Бретань - это для меня такое особое воспоминание, самое последнее. Потому что
мы опять приехали туда в самом конце своего двухлетнего зависания во Франции,
и я уже точно решил, что еду скоро домой, и был очень этому рад, но включилась
все-таки такая жадность напоследок, потрогать все руками, схватить с собой в
охапку как можно больше Франции, запомнить, и увезти с собой соленый воздух,
шероховатость морского песка под босой ступней, вкус вина и зелень мшелых камней.
Березки наоборот, короче.
Поэтому настроение у нас было прощальное, а потому, извиняюсь за выражение, слегка лирическое. Мы очень много гуляли, забирались в дальние сельские уголки, карабкались между сельскими изгородями и лазили по каким-то лесным дорожкам. По ходу дела я много фотографировал. А вот и фотки.
Но первый раз я приехал в Бретань за три года до того, еще в 1999-м. Музыканты "Добраночи", уже начавшие тогда, после нескольких лет кельтских увлечений, играть восточноевропейскую музыку, были приглашены играть на еврейский клезмерский фестиваль в Дуарненэ, я же радостно упал им на хвоста, несмотря на недостаток места в машине и общую атмосферу дурашливой бестолковости (впрочем, скорей благодаря ей). С нами поехали еще две девчонки, англичанка Фраггл и ее бельгийская подружка Инга, очень бодрые, шумные, грязноватые, и вообще изрядно похожие на оживший диснеевский мультик; с ними "Добраночь" познакомились на тусовках "донгос", чудных таких типов, путешествующих на осликах, в основном по Франции и Бретани, англичан по большей мере, еще у них были какие-то свои эзотерические языческие заморочки, но я точно не знаю, в суть дела не вникал.
В Дуарненэ организаторы фестиваля поселили нас в туристических домиках, очень похожих на наши турбазы или пионерлагеря, но очень маленьких, на самой окраине этого крошечного городка; за полем начинался лес, и половина нашей странной команды пошла ночевать туда, потому как в комнатках этих было не очень-то уютно.
Городок (почти деревня) оказался просто супер - похоже на иллюстрации к французским сказкам, только все раза в два меньше, даже у двух древних готических церквей стены заканчивались на уровне человеческого роста, а выше сразу начиналась крыша, переходящая потом в длинный иглою шпиль.
Бретанью я до того особо не интересовался, но почему-то (так бывает с подобными
носящимися в воздухе сведениями, которые знаешь, и все тут) знал, что это такое
особое место во Франции, странным образом кельтское, и что там интересная музыка,
мало городов, очень красиво, и все такое. Насколько я мог увидеть из машины
за 200 километровую дорогу от Нанта, это оправдалось, по крайней мере, в отношении
местных красот. Промышленные нантские пригороды скоро сменились деревенскими
пейзажами, с остроконечными крышами старинных каменных домов, стало много зелени,
коров, и как-то так все по-простому, вроде бы.
Говорят, что для любителей традиционной музыки Бретань настоящий рай. Дело в
том, что когда-то бретонцы говорили на своем языке, ничего общего с французским
не имеющем, и вообще довольно красивом и языколомном; близкие родственники его
- ирландский гаэльский, корнийский (язык английского Корнуолла) и другие кельтские
наречия; больше половины названий бретонских деревень начинается со слога "Кер"
(место, город), Кер-трампампам (что-нибудь очень длинное, красивое и
способное заставить вострепетать сердце толкиниста).
Но в девятнадцатом веке французы стали бретонцев всячески обижать и не позволять учить по-бретонски в школах, к тому же, в какой-то момент быть бретонцем стало даже неприличным, благодаря тому что парижские умники считали их деревенщиной, и, чтобы выбиться "в люди", лучше было про бретонский язык позабыть, да покрепче. Короче, из-за всего этого язык умер, и на нем сейчас никто не говорит (кроме, может быть, членов безумных бретонских обществ по всему миру, одно такое даже в Москве имеется). Но в последнее время бретонцы воспряли духом и национально завозрождались, и поэтому сейчас в Бретани много бретонских вывесок, названий магазинов и т.п., а внизу мелкими буквами (чтобы было понятно, что написано-то) французская расшифровка. И названия городов тоже (даже возле Нанта написано - 'Nantes - Naoned").
Есть даже свои сепаратисты, требующие отделения Бретани (по-бретонски область называется Breizh) от французских угнетателей, но их не очень много. Но вообще бретонцы своей бретонскостью очень гордятся, и часто ее подчеркивают. Из-за этого тут поддерживаются музыкальные традиции - организуется куча фестивалей, и каждую пятницу в деревнях где-нибудь проходят fest-noz (ы) - танцевальные ночи. Раньше фестнозы проводились по соображениям, скорее, практическим - когда кто-нибудь в деревне строил новый дом с земляным полом, и пол этот нужно было утоптать; хозяин созывал в гости на новоселье всю деревню, угощал гостей сидром (еще одна бретонская традиция, очень мной уважаемая; только не путайте с тем отстоем, который у нас под названием сидр в банках продается!), гости напивались, исправно плясали всю ночь, пол утаптывался, и можно было спокойно жить). Сейчас фестнозы - это просто праздник.
Бретонцы были всегда бедными, работы не было, и молодежь разъезжалась в Париж
и другие места. Но сейчас понятно, что в этом есть и преимущества - промышленности
тут мало, осталось много неизуродованных старинных местечек, лесов даже, которые
в других районах Франции (кроме юга), считай, перевелись, и вообще жизнь более
традиционна.
А, насчет бретонского языка, кстати - после Дуарненэ мы поехали в Кепмпер, наиграть
денег на бензин. Там как раз проходил известный фестиваль "Interceltica",
и народу на улицах было много, чуваки играли, я же ходил со шляпой. Стоим мы,
купив мы после игры пива, и пьем его, болтая с Фраггл и Ингой по-английски,
неподалеку от попивающей пиво же компании, и к нам подходят парочка неслабо
бухих молодцев (а любовь к огненной воде - еще одно качество бретонцев, общее
со всеми Настоящими Кельтами), и говорят:
"Э! э! Il faut pas parler Anglais ici! Chez nous, on parle BRETON!"
(Нечего, типа, по-английски тут... У нас говорят по-бретонски!)
«Нет проблем, мужики, какие базары!», отвечаю я по-русски, и это производит
неожиданное впечатление. Покачивающийся кельтский воин с уважением говорит:
«Oh, excusez moi, monsieur, j`ai savais pas que vous parlez Breton !»
(Извините меня, мсье, я и не знал, что вы по-бретонски умеете!)
Таким образом, проблемы межнациональных отношений были решены, а восхищенные
этой историей Фраггл с Ингой стали радостно прыгать и вопить: «Рушки-барушки!
Оски-доски! Молотка-коротка!», чтоб тоже прослыть настоящими бретонками.
А чуть позже с нами произошла забавная история: мы стояли на одной из главных
улиц и играли всякие ирландские и бретонские штучки, с волынкой. Вдруг из-за
поворота раздался мощный волыночий рев, и показалась топающая строем целая рота
одетых в военную шотландскую форму волынщиков, с юбками-шапками и всеми необходимыми
шотландизмами; впереди шел бравый дядя, картинной колонизаторской внешности,
тоже в юбке и шапке, с офицерскими погонами, и дирижировал всей командой. Смирившись
со стихийным бедствием, Алик опустил волынку, но, когда шотландцы домаршировали
до нас, офицер скомандовал «стой-раз-два», прекратил шумоизвержение, и спросил
Алика:
«What tunes do you play? You know “…..”, or “…….?” (Какие мелодии вы
знаете?)
Алик наиграл несколько ирландских тем, какая-то из них, видимо, оказалась знакомой,
и, по команде дирижера, рота заволынила изо всех сил.
Доиграв мелодию, офицер отсалютовал нам (шайке грязных оборванцев, играющих
на улице, выставив чехол от скрипки перед собой), дал команду, и шотландцы промаршировали
дальше.
Второй раз мы поехали в Бретань вместе с Паскаль. Паскаль - это такая бодрая
французская тетя лет сорока, тоже бретонских кровей, причем это было заметно:
из-за отлива рыжины в волосах и едва заметных конопушек на лице она была скорее
похожа на ирландку, и только довольно крупный нос говорил о том, что среди ее
предков были и галлы. В манере же ее поведения были заметны обычная французская
шумность и преувеличенная выразительность удивления самым простым вещам (“Mais
q`est que tu raconte! O-la-la! MAIS C`EST PAS VRAI!”), что обычно
в крупных дозах меня раздражало, но в ее случае искупалось искренними добродушием
и отзывчивостью.
Формальным поводом был музыкальный фестиваль бретонского кларнета в Гломеле,
но, честно говоря, нас он интересовал не то чтобы очень сильно, просто хотелось
пожить несколько дней на халявном кемпинге (просто так палатку в лесу во Франции
не поставишь, непременно появиться некий «monsieur le proprietaire» и начнет
задавать нетактичные вопросы), в сельской местности, в самом сердце Бретани
(Coeur de Bretagne), возле озера и все такое. И место было подходящим - сам
Гломель очень мал, вроде Сан-Шартье, с тем преимуществом
что фестиваль этот менее знаменит, и потому народу там собирается значительно
меньше.
Сам же фестиваль организуется из года в год знаменитым во Франции бретонским
музыкантом и певцом Эриком Маршаном (Erik Marchand), который нашел много
старинных бретонских песенок, и действительно очень прикольно их исполнял, делая
свои аранжировки. При этом аранжировки эти часто делались мешая разные традиции,
иногда удачно, иногда нет - например, когда он скрестил бретонский фолк с иранскими
ритмами, это срослось довольно удачно, а вот идея петь под аккомпанемент румынского
ансамбля показалась мне странным чудачеством. Самого Маршана я видел несколько
раз - такой низенький усатый таракан, в берете, довольно симпатичный, и манерой
важно расхаживать сложив ручки под толстым брюшком потешным образом напомнил
мне командира 1506 ВСО товарища подполковника Баходыра Бекмурадовича Хаитова,
под началом которого я имел честь…
Сам Маршан на фестивале не выступал, зато было много другого народа, главным
условием было наличие среди инструментов группы кларнета, так что там были и
болгары, и румыны, и туркмены даже… (Подойдя побазарить за жизнь да за плов
с туркменами группы «Ашхабад»,
я неожиданно угодил в роль переводчика в прямой эфир местной музыкальной радиостанции,
к моему большому удивлению. Главтуркмен говорил в интервью какую-то церемонную
ерунду, поэтому большую часть его выступления я просто придумал, забавности
ради).
Сам городишко был самое то что надо. Настоящая игрушечная такая бретонская деревушка,
местные жители которой, хоть и привыкшие уже к ежегодному безумию, обрушивающемуся
на их тихое местечко, недоверчиво косились все же со своих крылечек на басурманских
прохожих (кроме нас и экзотических гостей-музыкантов, приехала куча англичан,
которые вообще в Бретань ездить любят). Вообще, степень недоверчивости местных
жителей хороший показатель «настоящести» места, помню очень увесистые взгляды
усатых и кепкастых мужичков альпийской Валле д`Аосты, сидящих в своих тратториях
с граппой в руках и очень не любящих всяких там уродов, шляющихся с фотоаппаратами
по их местам - чувствовалось, что, в случае чего, и по шее огрести можно совершенно
реально.
Во Франции же все мягче, конечно, и хозяева трех местных brasserie (бретонские названия которых звучали совершенно по-эльфийски) были очень рады наплыву посетителей. В одну из них мы сразу и приземлились, варварским (с точки зрения Паскаль) образом запивая пивом hydromiel (бретонскую сладкую и крепкую медовуху). Оказалось, что родная деревня Паскаль где-то неподалеку отсюда, (по дороге мы даже заехали к ее сестре, посидеть с нею и ее бородатым мужем, на зеленейшей стриженой лужайке в саду их маленького и древнего каменного домика), так что здесь ее знали все, со всеми надо было поздороваться и поболтать, а для француженки это дело очень и очень небыстрое, так что мы сидели на солнышке, пили пиво, отдыхали ушами после автомобильного рева и иногда перекидывались парой фраз с паскалиными знакомцами.
В конце концов приветственные процедуры закончились, и мы пошли на берег гломельского озера, ставить палатку на бесплатном по фестивальному случаю кемпинге, и вообще немного оглядеться. Тут-то я впервые и вытащил фотоаппарат, и первым, кажется, снимком был этот - странное переплетение тонких деревьев на песчаном озерном берегу.
Все последующие дни, пока развивался молниеносный роман Паскаль с жившим на другой стороне озера англичанином (смешным и дружественным чудаком, обильно угощавшим нас пивом, любителем Бретани и бретонцев, не выучившим, правда, за несколько лет жизни во Франции французского, кроме стратегически важного «анкоур де бьер, силь воу плэээу») мы бродили по идиллическим окрестностям Гломеля, деревенькам, озерам, цветущим яблочным садам и т.п. Где-то неподалеку было несколько дольменов (древних кельтских гробниц и маленьких копий Стоунхенджа), но идти к ним мы поленились, да к тому же и видели их раньше, в Порнике, что около Нанта, на атлантическом берегу.
На этой фотке канал Нант-Брест, проходивший в километре от нашего озера, длинный, тенистый, с расставленными через каждые полкилометра табличками с описаниями историй неких бретонцев, живших во времена строительства канала (в основном, каторжников) и сильно от него пострадавшим. Один из них постоянно обращался с жалобами на тяготы императорских повинностей к своей любимой лошадке, с труднопроизносимым бретонским именем, нарисованной рядом же, странным возникающим из небытия полутелом с взбрыкивающими передними ногами и дурашливой мордой. Когда-то канал был судоходным, сейчас остается просто так, для души.
|
По каналу мы дошли до озера, и потом завернули на какие-то маленькие дорожки, и бродили по ним среди маленьких деревень, каждая - «Кер-что-то-там-такое», я даже хотел было снять эти таблички, да вот расстояние было выбрано слишком дальнее, и их едва видно: оставляю фотку лишь потому, что на ней много цветущих яблонь, которые в это время года там повсюду, и в наших прогулках они окружали нас постоянно. |
 |
 |
Вечерами мы пролезали в фестивальные шатры на концерты, когда это было возможно, пили пиво с Паскаль и неожиданно приехавшими из Нанта французскими друзьями, и ходили гулять вдоль озерного берега. На этой картинке странный перешеек, скорее всего искусственный, которым соединялся наш берег с озерным островом. |
В Гломеле мы познакомились с женщиной какой-то знаменитой русской фамилии,
какой забыл уже, внучкой или правнучкой белых эмигрантов. Она была одним из
организаторов фестиваля, и большой бретонской патриоткой вдобавок, сообщившей,
что собирается учить бретонский (уже много лет подряд, да вот все как-то недосуг…).
По-русски она не знала ни слова, но очень (заочно) любила Россию, о многом нас
расспрашивала, и звала к себе в гости, в какую-то из окрестных деревень. Вообще,
встречи с потомками белых эмигрантов вызывают во мне смешной наверное сентиментальный
отклик. Многие из них силою своей убежденности смогли передать русский язык
во второе-третье поколение детям (совершенным, по всем делам, французам, ясное
дело), вместе с уважением и интересом к своей стране. Очень это непохоже на
современных эмигрантов, вызывающих сразу искреннее желание держаться от них
подальше.
Разок мы встретили одного французского тусаря в Севеннах, звали его Павел (Поль)
Звягинцев и он отлично говорил по-русски, хотя и забавным образом старомодно
- кропаля гашиш в бумажку, он спросил: «Не хотите ли, пожалуй, … этого? Или
вам будет - чересчур?» «Это по-русски косяк будет», засмеялся я. «Увы,
мама мне этого не объяснила!», и, покурив с нами немного, он бодро отправился
куда-то колбасить по барабанам.
Вообще-то, мы собирались пробыть в Гломеле несколько дней, а потом вернуться
вместе с Паскаль в Нант, но планы наши вдруг изменились, потому что внезапно
приехал Алик с сестрой, только что вернувшиеся из России, и мы поехали с ними
дальше, в северную Бретань, где на детском атлантическом курорте лечился аликовский
сын, Кирилл. Из-за этого, собственно, я продинамил выгодную недельную работу
в Париже, но нисколько об этом не жалею, потому что это была совсем другая Бретань,
морская, когда-то рыбацкая, скалистая и соленая. К тому же началась жара, редкость
в бретонском дождливом климате, особенно приятная на море. А Париж - отстой.