\
1991 год был неспокоен и невнятно зловещ. СССР потихоньку расползался, стало голодновато и жутковато, талоны на водку и табак, ужас-ужас…
а мне вот было забавно и ужаса незаметно, потому что водки я не пил, едой не увлекался, а табачными талонами нас снабжала вся некурящая родня… Зато я был юн, бодр, мир окружающий наблюдал восторженно, и имел ста друзей…
* * *
«Хочешь на халяву в Польшу съездить? К папе римскому?»
«Чьему-чьему папе? А, неважно – хочу, конечно».
Слава был даос и наркоман. Будучи даосом, он изучал даосские трактаты и выучил китайский язык. Являясь же наркоманом, пихал в себя без разбору всякую гадость.
Благая Весть от Папы Римского достигла славиной квартиры, к тому времени весьма напоминавшей притон, и состояла в следующем: в августе сего года состоится международное паломничество католической молодежи в польскую Ченстохову, на которое приглашаются все желающие; проезд, питание и жилье бесплатны – к тому же граждане СССР, в виде исключения, смогут пересечь польскую границу по обычному внутреннему паспорту, без заграна…
«Да!», сказали мы безо всяких раздумий, и поехали за подробностями в католический костел на Лубянке – где толпились уже жаждущие свидания с Папой. Там нас записали в группу, назначили старшего, и выдали бумажки с текстами псалмов, которые нам будет необходимо озвучивать в дороге для поднятия духа. Из псалмов мы наделали самолетиков, и кидались ими в прохожих у метро «Дзержинская», лишь Славик, из духоискательской основательности, прочел предварительно один, и сказал: «Гм. Чего-то неплотно грузят католики».
* * *
Для нужд паломников было скуплено несколько вагонов поезда «Москва – Брест».
На вокзале я был потрясен распространенностью католичества в России – перрон был запружен толпой паломников со здоровенными тюками. Из тюков торчали: электрические утюги, кипятильники, электродрели и плоскогубцы; замечена была и стиральная машина «Малютка». В наш вагон, пыхтя и ругаясь, втиснулся крепкий молодец, пихающий перед собою забитую электротоварами детскую коляску…
в те годы я был интеллектуал, и, чтоб выделится из окружающего плебса, вез на продажу музыкальные пластинки, неудобно оттопыривавшие рюкзак, ну, и бутылку водки. Денег, ценившихся за пределами СССР, у меня не было совсем.
… поезд тронулся, паломники радостно загалдели, несколько неуверенных голосов затянули псалм из бумажки, и смущенно затихли. Ну, а дальше как обычно: курица в фольге.
* * *
На границе возник беспорядок. Грубейшее нарушение правил перехода государственной границы было явно неприятно советским пограничникам, но что уж тут поделаешь (звонок Горбачеву из Ватикана?) – и нас долго и муторно сверяли со списками, и, наконец, пропустили -
полякам тоже все это было странно и наперекор недавно освоенному обыкновению издевательств (пока еще несмелых) над соседями с востока - но пропустили и тут;
и вот, наконец, Тересполь – где нас встречает польский ксендз, говорит по-русски «Добро пожаловать!» и сажает на бесплатную электричку до Варшавы.
* * *
Варшава была похожа на Москву – какою ту стала двумя годами позже. Городские улицы были захвачены торговлей. Базар развернулся даже в самом центре, у сталинской высотки (такой совершенно привычного, московского вида). Туда и потащила свои плоскогубцы и утюги изрядная часть паломников…
оставшихся свезли в костел, где им произнесли приветствие, накормили, и показали места для палаток в саду. А «тем, кому интересно» было сообщено (довольно ненавязчиво, должен признать), что утренняя месса будет в шесть часов…
… и Славик тут же прослыл самым богомольным паломником, просидев около двух часов в молитвенной позе перед статуей какого-то католического святого. «Искал, где помедитировать - ну, и нашел святого с рожей поприятней… Хорошо, тихо, никто не докапывается!»
несмотря на все удобства и бесплатности, собственно, к папе из нас не собирался никто. Слава намеревался посетить буддийский центр около Варшавы, познакомиться с правоверными и обрести Учение… А мне хотелось просто прокатиться по Польше, в Краков, и дальше, в Чехословакию – ну, и как получится. Однако ж, иметь хотя бы немного денег для осуществления этих планов не помешало бы…
* * *
водка ушла довольно быстро, но выяснилось, что к кипятильникам и утюгам поляки имеют более склонности, нежели к музыке. На базаре часто мелькали знакомые по паломническому поезду лица…
помимо водки, продалась все же пластинка, и у меня было мучительное искушение – а не позволить ли себе купить бутылочку Иностранного Пива?
* * *
В общем, когда группа наша отправилась в Ченстохову, мы, чтобы не лишаться полезного ночлега, наврали ксендзам, что ожидаем друзей из России – и остались в Варшаве. Потом Слава переехал к буддистам, я съездил с ним, из любопытства (тихий варшавский пригород, дом с садом), и тем же вечером вернулся назад –
в пустую палатку – рюкзак из нее исчез.
… я, признаться, был несколько ошеломлен.
* * *
Итак, остались: документы (которые я разумно носил с собой), палатка, и все, что было вытащено из рюкзака: спальник, посуда и котелок. Из одежды - шорты и майка, на мне. Деньги не пропали, потому что их не было. Пропал очень важный мешок с пакетиками-супами, чай-сахар, соль, сублимированная картошка, сухое молоко и пять банок тушенки – в общем, система жизнеобеспечения была полностью разрушена...
мы немного посидели с задумчивым видом, и пришли к выводу, что возвращаться домой нам нелюбопытно.
а тут еще Серега, Славин однокурсник, застрявший с нами из коммерческих побуждений, сказал: «Да ладно, деньги – не вопрос. Помоги мне чулки продать, а то пока идут слабовато - прибыль разделим…»
так я, неожиданно, обнаружил себя полнейшим мизераблем, стоящим на варшавском базаре у картонной коробки с разложенными чулками – и бубнящим:
«Панчохи-панчохи-панчохи! Проше, панове, панчохи! Тши тыщенцы злотых, пани! Проше, панчохи!»
… за эти базарные дни я обучился нескольким польским фразам, познакомился с разными людьми, побеседовал с профессоршей русской литературы о Толстоевском (и не без толку – взяла три пары!) – и, в конце концов, обрел стопку zlotych и даже попробовал Иностранного Пива.
* * *
Купив пакетных супов и хлеба, мы (я не говорил разве, что нас было двое, с Надей-женой, нет?) выбрались из Варшавы и с легкостью автостопировали до Кракова, изучая по пути польские пейзажи и нравы. А фраза «Мы – пилигжимы! Едем до Папы Римскего!» оказалась крайне полезной, открывая нам христолюбивые сердца польские.
…
Про Краков нам рассказывали, что он чудесен; так и оказалось – особенно в те времена, когда штукатурка еще не коснулась прекрасных неровностей Восточной Европы. В самом центре средневекового города находились два монастыря, доминиканский и францисканский.
«Пошли к францисканцам? Франциск Ассизский нормальный такой тип был, со зверюшками вот разговаривал…»
отловив монашка с подходящей физиономией, мы опробовали на нем нашу безотказную мантру: «Есмо пилигжимы… Чекамо пшиятелей из России, после идемо в Ченстохову, до Папежа…» -
успешно.
ночлегом нам была выделена зала с латинским названием (забыл каким), с постеленными на полу матрасами и кучей непонятных книжек и религиозных предметов. Смущаясь, занявшийся нами монашек попросил нас воздержаться в монастырских стенах от плотского соития, а то братии будет нервно – и получил в том все уверения…
вечером к нам пришел отец Юзеф. Отец Юзеф хорошо говорил по-русски, был мил и приятен, и собирался в Боливию заменять убитого коммунистическими партизанами миссионера («А знаете, как меня будут звать в Боливии? Падре Хосе, вот так-то!»).
… падре Хосе угощал нас мороженым.
* * *
« Co to?», спрашивает чехословацкий пограничник, держа в руках наши внутренние паспорта граждан СССР. “ Ked idete?”,
«Мы…ну... туристы», и я показал на наш драный грязный рюкзак, один на двоих, выданный ксендзами взамен украденного.
«А… где штамповать?», потерянно спросил по-русски пограничник.
«А… нам ничего, нам не надо!»
«И как вы… приехали… в Польску?»
«Как паломники…»
« Prosim”, сказал чех, показывая рукой в сторону охраняемого им государства.
… что это было – я до сих пор в недоумении.
* * *
Вот это да! Получилось! В отличнейшем настроении мы машем руками, и, конечно же, сразу останавливается машина и везет нас по милым словацким Татрам, среди деревушек и пасторалей.
… а в первом городке, тьфу ты, черт, ну что это такое! Оказалось, что наши злотые никому не нужны и обменять их в Чехословакии нельзя.
зато два суповых пакетика еще остались.
* * *
Уверенность, что все будет хорошо приводит к тому, что все становится хорошо. Звучит, конечно, подозрительно – но я не раз видел, как мир помогает человеку с легким сознанием…
… довольно долго мы ездили автостопом по Чехословакии, и почти каждый день нас кто-нибудь кормил (чаще всего в ресторане), или предлагал денег, без всякой просьбы, просто услышав нашу историю. Вообще, развившаяся к середине девяностых неприязнь к русским была тогда еще не так сильно развита – с нами часто (в ответ на мою попытку переделать речь вкраплениями местных слов под «общеславянскую») переходили на незабытый еще со школы русский, с приятным мягким акцентом – и вообще нам доброжелательно удивлялись. Через 10 лет от этого отношения не осталось и следа…
ночевали мы на кемпингах, где охранялся только автомобильный въезд, «рецепция» - пешком же можно было зайти с любой стороны, и поставить палатку, затерявшись среди (западногерманских, в основном) туристов. В кемпингах были душ, кухня с газовой плитой – и разной степени приятности компания на вечер.
… и все же, однажды нам пришлось несладко. Устав от постоянных переездов, мы решили пожить несколько дней в Татрах, забрались подальше, нашли подходящий кемпинг – и на следующий день проснулись от легкого голода. Уже несколько дней, вместо утреннего «чая», мы пили собранную в горах душицу, подсластив ее украденным (увы) на одной из кемпинговых кухонь сахаром; теперь же нам приходилось искать грибы и ягоды; внимательно присматриваться к кухням в поиске оставленных картошки, лука и т.п.; подходить к благодушно развалившимся с пивом в своих складных шезлонгах немцам и спрашивать, не осталось ли от их пикника чего лишнего (вспышка высокомерного изумления); на третий день (места были чудесны, прогулки – прекрасны) мы были спасены голландцами –
проводящими вакации, катаясь в своем микроавтобусе, и взявших нас до Праги; по дороге я, восхищенный возможностью много говорить на своем довольно корявом тогда английском, говорил – увы, много. И, как я теперь понимаю, наверняка утомил юную пару, отправившуюся вдвоем в романтическую поездку на недавно открывшийся таинственный Восток - рассказами о чудовищных преступлениях коммунистического режима и прочих жутко серьезных материях –– но они оказались терпеливы. Кстати, бесцеремонностью отличались не только мы – в каком-то маленьком чешском городке совершенно непонятная девица подошла к нашему фургончику и спросила: «Вы из Голландии? О, круто! А можно я с вами в Голландию поеду? Подождите, только за сумкой сбегаю!» - на искаженных вежливыми улыбками голландских лицах явственно прочиталось «Нет, ну еб же ж!»
и вот мы в Праге.
* * *
Позже, повидав другие места, я побывал снова в Праге, и она мне как-то не показалась: весь этот разноязыкий галдеж в центре, и фотовспышки в соборе Святого Витта, но тогда – мы были впечатлены. Да и Прага была другой. И да, это действительно очень старый и красивый город.
… главное же для безденежного существа, оказавшегося в большом незнакомом городе – это найти правильное место. В те времена им был Карлов Мост, старинный пешеходный мост через Влтаву, со статуями чешских королей. На Мосту игралась музыка, продавались безделушки – и просто приятно сиделось и гулялось. Посидев и погуляв, мы встретили Маркуса, и, среди прочего, завели разговор о Справедливости. .
«Вот, к примеру, ты распиздяй – и я распиздяй. Но у тебя деньги есть - а у меня нет. Причем происходят оба этих факта по причинам не зависящим ни от тебя, ни от меня – пример фатальной, несправедливой предопределенности!»
с немецкой обстоятельностью Маркус задумался, подвергая этот тезис логическому анализу - а после ухмыльнулся, и сказал:
«Я думаю, что ты прав!», и выдал нам 10 немецких марок (около 5$), немыслимую сумму (которую мы долго не решались поменять, и так и увезли в Москву).
вечером, нас привели на сквот. Сквот (старый расселенный дом, занятый, squatted, сборищем международного отребья) стоял на холме над Влтавой, недалеко от моста. В нашей, общей, или гостевой, комнате спало человек десять… У старожилов же были свои, отдельные комнаты.
в одной из них жил невероятной (лет сорока) древности немец Штефан. Утром он выходил и садился в углу с невыразительным лицом, с бутылкой пива в руках - посидев, вздыхал: «КАК охуенно скууучно!», и уходил к себе. Из дома он, кажется, выходил только за пивом – и к вечеру (пиво, гашиш) глаза его начинали поблескивать.
А нам это было непонятно: скучно? В Праге? – мы бродили целыми днями по улицам и совсем не скучали - разглядывали статуи в нишах, сидели в старых дворах среди бурых, коричневых, серых осыпающихся стен, часами кружили по улицам – или просто сидели на траве в парке и смотрели на людей…
* * *
Плохие новости настигли нас на обратном пути, когда медленным словацким автостопом мы ехали по Татрам – сперва я даже не поверил, решил, что это идиотская шутка такая, но, когда второй уже водитель покачал головой и спросил: слышал, что у вас?
в Москве стреляют, на улицах танки, в Кремле коммунисты… А, ч-черт, вообще ведь несмешно.
… и, после безмятежного месяца - глухая паника. Через границу на Запад? Назад в Прагу, на сквот?
вечером, в кемпинге, мы находим немцев с радиолой, одалживаем ее на ночь, полночи слушаем радио, и ясно одно: все очень плохо.
… позже, сидя у костра с немцами, участливо сунувшими нам в руки по пиву, и объясняющими; ну, вам еще повезло, что вы здесь – теперь любая страна предоставит вам убежище… Я сижу молча, смотрю в костер, и чувствую, что совсем не готов к тому, что никогда не вернусь домой, где мама, папа, друзья, знакомые улицы и знакомые деревья, и все это очень несправедливо.
А потом радио рассказало нам, что домой возвращаться можно.
* * *
Позвонить в Москву мы смогли только в Польше, когда бесполезные бумажки злотых превратились снова в деньги
(и после очередной мимической сцены на польской границе – Ваш паспорт? Что это? – Мы пилигжимы! Идемо до Папы… ээээ… ну, короче, домой, ну, короче, долго объяснять…)
«Здравствуйте!», сказал нам по-русски человек на почте, одетый очень бедно, и с трудноуловимой недостачей в лице – на вопрос где бы тут переночевать, сказавший: «Если вы не против, ко мне?»
во дворе его дома я понял, что догадка моя верна – за нами бежали дети, кидали в Марека камни, и кричали явно обидное.
В квартире было совершенно пусто, даже без мебели, и совсем нечего есть – но Марек был безобиден.
* * *
в Кракове отца Юзефа уже не было, уехал в Боливию, но францисканцы (мы пилигжимы!) были по-прежнему приветливы –
и в Варшаве –
* * *
В последней электричке до Тересполя «пилигжимов» (через месяц после окончания паломничества) оказалось несколько. Особенно запомнился москвич, разбухший от пяти, одетых один на другой, свитеров...
«Когда же вы, курва пердолева, перестанете тут ездить!», сказал нам, раздраженно возвращая паспорта, польский пограничник.
На вокзале в Бресте было очень вкусное мороженое.
* * *
Да, про Славу: погрузившись в тибетский буддизм, он оставил наркотики (и потому сейчас жив, в отличие от большинства остальных обитателей его квартиры), отучился в Индии, и стал одним из учителей Карма Кагью и лучших переводчиков с тибетского в России.
ездит сейчас такой, очень уважаемый, лекции читает.
* * *
Я же ничем таким особенным, вроде, не выделился – зато впереди меня ждали совершенно восхитительные годы.