Вот куда мне всегда хотелось. Во-первых, потому что большинство ее городов я знал уже по рассказам вараждинских беженцев. Во-вторых, такое бешеное смешение культур – это интересно. Ну, и вообще – название красивое.
но поначалу Босния от Хорватии отличалась до обидного мало – верней, не Босния, а плоская Герцеговина, куда мы въехали после границы, в начале войны ставшая непризнанным государством боснийских хорватов Герцег-Босной – она и теперь усердно доказывала свою хорватскость, теми же рекламой, флагами, и теми же (футбол, политика и просто глупость) надписями на стенах...
но, дальше от границы, стало бедней, дичей и свободней – стало по-другому
С жадным любопытством я смотрел на острые иглы мечетей, торчащие в горных деревнях…
началась Босния.
* * *
Сараево.
… мы въезжаем на проспект мертвых небоскребов – построенных когда-то для сараевской Олимпиады. Многие из них изуродованы, с закопченными стенами, покрытыми россыпью осколочных отверстий, пустыми окнами… Все это я видел раньше, но никогда – такой, целый город разбомбленных многоэтажек…
Центр оказался тоже раздолбанным, но – живым. Бросив машину на одном из проспектов, мы идем дальше пешком, расспрашивая про centar Starog Grada…
Башчаршия была еще относительно малолюдной – хотя появились уже и полезные продавцам сувениров посетители, с большими фотоаппаратами, но большинство иностранцев в тогдашнем Сараеве были военными UNPROFOR-овцами и служащими миссий ООН. А многие местные еще носили военную форму. В остальном, все было обычно – музыка из кафан, громкое хихикание проходящих школьниц...
. . .
неудобство общения с музыкантами в том, что, в общем-то, кроме музыки, их мало что интересует. Так что, погуляли мы совсем немного: «А че, сейшенить-то когда будем?»
«Слушайте», говорю я. «А давайте-ка я не буду тут дисков продавать»
«А чего?»
«Да ну, не хочется».
… одно дело Франция или Австрия, и даже вполне себе сытая Хорватия, но в Боснии…ну, в общем, не хотелось и все тут.
а продавать ничего и не понадобилось.
. . .
потому что за те несколько минут, что они успели поиграть (звук волынки звучал в Сараеве очень странно), выставленный кофр от мандолины наполнился деньгами чуть ли не наполовину – сразу собралась толпа – надо же, к нам приезжают теперь не только военные… Такого живого отклика я не помнил за все время путешествия…
короче, на нас обрушился неожиданный денежный поток конвертибельных марок Боснии и Герцеговины (КМ)…
а через пятнадцать минут нас арестовали.
. . .
вышедший из-за угла человек в гражданском, старавшийся держаться неприметно, встал рядом и вполголоса сказал: «Так, теперь… все собираем и следуем за мной!»
не особо обеспокоенные (а чего такого-то?), но немного огорченные все-таки, потому что неожиданный денежный поток - это приятно, мы собираем вещи и инструменты, и идем вслед. Все мои попытки поговорить с непонятным человеком за жизнь и музыку и вообще - ничем не кончаются.
. . .
«Тааак!», говорит толстый полицейский в расстегнутом мундире, и заправляет лист бумаги в немыслимой ветхости печатную машинку. Будет писать протокол задержания, значит. По факту незаконной трудовой деятельности иностранных граждан на территории Боснии и Герцеговины.
ух ты, печатная машинка.
Алик с Бабаджяном сидят смирно в углу, а я говорю уже несколько минут, с выражением – указывая на вопиющую нецелесообразность трудовой деятельности на территории Боснии и Герцеговины граждан, прибывших с территории Французской республики. А также – на благородный характер нашей миссии: играть музыку для граждан Сараева, дабы поддержать морально – и так далее.
не обращая на меня особенного внимания, полицейский сочиняет на машинке протокол – причем, делать этого явно не умеет, мучительно медленно отстукивая текст одним пальцем.
по ходу расследования выясняется, что у Бабаджяна документов при себе нет – и он отпущен к машине.
чак! … чак! … чак! - медленно создается протокол. Сделав какую-то ошибку, полицейский с раздражением вырывает из машинки листок, и начинает по новой.
“Ovako… Kako se zove ova… kutija od mandoline,
koju vi ste postavili na ulice, da bi ljudi su bacali tamo pare?[18]”, уточняет он у меня.
“Pa… kutija od mandoline![19]”, подумав, говорю я.
чак! чак! - «… и поставили коробку от мандолины на мостовую…»
из соседних комнат заходит второй полицейский, посмотреть на нас – и, довольно добродушно, спрашивает: «Ну что, музыку играли, значит?» - «Играли», сознаюсь я.
протокол закончен – осмотрев его с тщательностью, полицейский остается доволен, кладет листок на стол и сидит, сложив руки. Бабаджяна нет.
через полтора часа второй полицейский опять заходит в комнату, спрашивает про Бабаджяна, и остается с нами. Оба сидят и смотрят на нас, и без всяких уже следов добродушия – а уж вам-то, голубчики, никуда не сбежать – и вообще, с боснийской полицией шутки плохи, понял?
еще через полчаса появляется Бабаджян, вида бледного и расстроенного:
«Чуваки, у нас машину спиздили!!!»
Нормаааально. Арестованы, в Сараеве, сидим под угрозой жуткого протокола, без денег, частично без документов, а теперь и без машины. И еще – если хорошенько приглядеться к штампам в моем паспорте…
Я скороговоркой объясняю полицейским: ну надо же какое несчастливое стечение обстоятельств! Наша машина была только что похищена неизвестными лицами, из-за чего и произошла досадная задержка и невозможность удостоверить личность…
«А где машина-то стояла? А, ну так понятно. Pauk…»
Что еще на хрен за паук!?!
. . .
«паук» оказался эвакуатором, увезшим нашу машину за неправильную парковку. А полицейские, подшив куда-то протокол, сразу же нас отпустили, дав адрес эвакуационной площадки, и, кажется, даже пожелали успеха в борьбе с пауком.
освободить «опель» стоило двести марок – то есть, все деньги, включая оставшееся после Германии и Австрии… Заправив на последнюю пригоршню мелочи машину, мы едем на север, решив, что Сараева нам, пожалуй, хватит…
* * *
Все-таки Босния для путешествующих музыкантов – золотое дно…
к вечеру, мы оказались в Тузле – где было гораздо спокойней - по широкой пешеходке, с красиво подсвеченными мечетями, ходили группки гуляющих – а злобной полиции не было заметно.
на всякий случай мы встаем в начале, где народу чуть поменьше – но очень скоро вся улица оказывается запружена толпой – деньги падают в kutiju od mandoline с удивительной частотой, и за час где-то у нас уже набирается на бензин на несколько сот километров, еду, и бутылку хорватского вина Vranac…
«Ну, что – заночуем в Сербии?»
«Ну».
* * *
Ну и денек… С тех пор, как мы въехали в Боснию, время так уплотнилось, и впечатлений в голове скопилось столько, что она не выдержала, и я засыпаю, на всю дорогу до сербской Боснии…
от поста на границе Республики Сербской, где мы пытаемся выяснить, какие тут ходят деньги («Любые!», машет рукой полицейский-серб), до границы, собственно, Сербии, около часа езды – в темноте, боясь разогнаться на неосвещенной дороге – я совсем просыпаюсь и с любопытством гляжу в окно, рассматривая непривычную кириллицу на указателях и пытаясь разглядеть в редких домах что-то особенное… да нет, дома как дома.
… с боснийской стороны, пограничники-сербы, увидев наши паспорта, оживляются:
«Здравствуй, товарищ!» (ну почему по всей Восточной Европе уроки русского языка начинались с этой идиотской фразы!?!). Я спасаюсь, переходя на сербский, и минут пять мы разговариваем за дружбу, потом нам советуют заправиться на этой стороне – Сербия под санкциями, проблемы с бензином; зовут «на кафу» -
«Срећан пут!»
в отличном и несколько торжественном настроении мы
подъезжаем к табличке Савезна Федеративна Република Jугославиjа...
но там
нас встречают куда спокойней: взглянув в паспорта и расспросив, с какого это
перепугу мы с французскими номерами, пограничники уходят куда-то звонить, и
потом возвращаются...
«Требате визе за улазак у Jугославиjу… Извините…Не можемо вас да пустимо …»
кажется, наш героический замысел сорвался…
* * *
граница Србиjе - Биjелина – Брчки коридор.
2 часа
ночи. Мы едем назад, на запад, и очень хочется спать. Дорога узка и плохо
освещена, за окном спящие деревни или поля – подходящих съездов не видать.
на
околице одной из деревень стоит кто-то с поднятой рукой.
„Смотри,
автостопщик! Останавливаемся!“
проскочив
на скорости мимо, тормозим.
„До следећег села...“
совсем
молодой парнишка лет семнадцати, кажется, очень удивлен тому, что остановил
посреди ночи непонятно кого. Под глазом у него нормальных таких размеров
фингал.
„Да это
я... с дискотеки, короче...“
С дискотеки – понятно. Молчим... Похоже, разговаривать он то ли опасается, то ли просто не особо умеет. Ладно, едем дальше.
через какое-то время мне приходит в голову спросить:
„Слушай, а где у вас можно переночевать? Не в гостинице, а так? Лесок какой около вашей деревни есть?“
„Ночевать?... Можно... Вон у нас за деревней на холме... Ночуйте...“
Вообще-то, я надеялся, что он позовет к себе, но, видать, родители заругают. Ну, холм, так холм.
Высадив парня в деревне, мы пытаемся найти обещанный холм, но теряемся в темноте – и, в конце концов, ткнувшись в какой-то съезд, попадаем на поле. Ни деревца, ни тени на утро, но – все. Сил больше нет. Мы молча разбираем спальники, находим восток, откуда с утра встанет солнце – я заранее прячусь от него за машиной – Алик ложится внутри - а Бабаджян ставит над головой раскрытый зонтик - изобретение, которым он чрезвычайно горд…
* * *
где-то около Брчко
просыпаюсь я от звука голосов – невнятный бубнеж – лежу какое-то время, надеясь, что скоро уйдут (спать после вчерашнего хочется ужасно) – но голоса не стихают, и я заставляю себя встать – черт бы подрал любопытных пейзан…
около машины стоят трое, и смотрят на нас (а картинка престранная – вокруг машины барахло, выброшенное из машины вчера в поисках спальников, ящик с продуктами – а чуть в стороне зарывшийся носом в спальник Бабаджян с нелепо веселеньким зонтиком у головы). Смотрят так - и ничего не говорят.
«Добро jутро!», говорю я как могу жизнерадостней.
Один из мужчин неуверенно кивает, остальные продолжают мрачно смотреть…
«Ми смо Руси!», сообщаю я на всякий случай. «Русские. Просто, переночевать остановились. Сейчас вот остальные проснуться, и дальше поедем»
«А чего не в гостинице?», наконец открывает рот один из них.
«А мы… это… гостиницы не любим!»
«Не любите, ага».
молчание.
так, надо что-то делать.
«А не скажите, где тут у вас в селе можно домашней ракии купить? Любим, значит, сербскую ракию!»
общее оживление.
«Ракию? А, да, ракию можно. Пойдешь вон в селе третий дом налево, спросишь деда Николу. Има он баш добру ракиjу! Као суза! (как слеза!)»
«Хвала лепо», говорю я и начинаю кивать, показывая, что вот сейчас все проснуться, и мы, сразу – за ракией!
Помедлив, они уходят. Залезть, что ли, обратно в спальник? Нет, все-таки странные они были какие-то… И я решаю разбудить остальных и побыстрей убраться от греха.
Разбудить – ага, как же! Я долго тормошу два тела, стонущих, бессвязно бормочущих и пытающихся заныкаться от меня (навязчивого несчастья) в спальники поглубже…
посмотрев же случайно назад, в сторону деревни, я понимаю, что предполагаемые неприятности приближаются – виде двух профессионально крепких мужчин, в сопровождении толпы мужичков похлипче.
«Српска милициjа… Шта радите овде, господине?»
Я начинаю снова объяснять – про совершенно благонадежных русских, которым необходимо было переночевать - но тот, что начальственного вида, обрывает меня, протягивая руку:
«Молим, пасоше!»
Я достаю из бардачка паспорта и протягиваю. «А еще нам бы ракии…»
полистав паспорта, и показав остальным обложки с двуглавым орлом, он возвращает их, и говорит, уже вполне дружелюбно:
«Больше глупостей не делайте. Постучались бы в любой дом, вас бы пустили…»
«Да поздно было, не хотелось будить…»
«А мы-то думали, вы мусульмане, пришли на свое кладбище. Хотели вас маленько… это… побить».
Я оглядываюсь, и только тут замечаю странного вида каменные плиты - некоторые стоящие, некоторые разбитые и поваленные на землю. Ночь на кладбище – романтично…
а второй из милиционеров, парой слов успокоив собравшуюся толпу, говорит:
«Вон, видите пластиковую ленту? Дальше - мины. Кладбище заминировано. А за кладбищем, вон, за теми кустиками – уже мусульмане… Пичку их матерну!»
. . .