Posušje.
Утро. Я просыпаюсь долго и с неохотой - под разгорающееся пение птиц, бубнящие издалека из домов голоса, и шум машин на шоссе…
а потом сажусь рывком, прислоняюсь спиной к дереву – и смотрю на неожиданно яркий, светло-зеленый в просвечивающем свете лес, и темный мох на валяющихся гниющих деревяшках, и стрельчатый ковер папоротника.
сверху, за трепещущей на ветру листвой, мигает солнце...
умывшись остатками воды из бутылки, мы собираем рюкзаки, и (я все же выкуриваю сигарету, наслаждаясь напоследок покоем) – встаем, и выбираемся на шоссе
и идем дальше от городка, ради удовольствия ходьбы, по расчерченному пошевеливающимися на ветру тенями веток асфальту, наслаждаясь утром, приятно нежарким солнцем - мимо незнакомых домов, покрытых серой ноздреватой штукатуркой, огороженных невысокими сетчатыми заборами, из-за которых пахнет свеже политой травой –
откуда, распрямившись в удивлении, на нас смотрят домохозяйки, с поливными шлангами в руках, выбравшиеся повозиться с утра в саду, пока нежарко – провожающие нас удивленными взглядами…
шоссе упирается в круговой разворот и развилку с обозначенной меловой разметкой обочиной – на которую я рывком ставлю рюкзак – сажусь на него сам и, не торопясь, разворачиваю на коленях карту…
вроде, ехать нам осталось недолго.
* * *
Posušje – Grabovica – Livno.
прошлое, вернее, память о нем, похоже на дорогу под колесами – иногда, отличное сцепление, я действительно вижу этих женщин с шлангами – и дома, их серые стены, и по краю стены бороздка выдавленного простого орнамента – и заборчики, из-за которых в этом искусственном слепке мира, созданном памятью выглядывают почему-то всегда розы - садовые столики под навесами и обязательная на Балканах садовая печка-мангал, с обмазанной глиной трубой –
а потом провал, бессильно скользящая по льду резина, и я все пытаюсь вспомнить - кто увез нас с той полосатой обочины? ведь увез же кто-то –
потому что потом мы вдруг уже на боковой дороге, куда свернули по ошибке с шоссе, а когда разобрались, было уже поздно –
почти пустой дороге, вдоль смирного канала, и я сильно жалею что забыл налить в бутылку воды, потому что очень жарко, и мало машин – м те, что остановились для нас пару раз пару раз, едут недалеко, до ближайшей деревни, на трассу не надо никому – надо же так глупо застрять! – потом, вспышка ясности заканчивается…
но помню все же:
(три девушки в маленькой машине, мы с трудом втискиваемся –и, болтая о том о сем, доезжаем до выезда)
снова на трассе – широкая обочина возле автобусной остановки из изувеченных, гнутых железных листов… пыль…
(крепыш в бейсболке, пытающийся разговаривать со мной про футбол)
сорок минут ожидания на повороте, у озера – разглядывая самодовольные, буржуазные дома - дорогой декоративный камень, стекло, черный кот-флюгель… мужчина с затейливо подстриженными усами, вышедший в сад с садовыми ножницами в руках и – косой недовольный взгляд – наверное, наши рюкзаки неприятно прислонены к его забору…
устав стоять, мы идем в кафешку, берем по кофе, и садимся за уличным столиком, в тени – десять минут украденной южной лени и прохлады –
и снова на дрожащую в горячем воздухе дорогу, рассекающую полынные заросли, за которыми – озеро и пляж и запах жарящегося мяса… детский визг и гулкие вскрики купальщиков…
(хорватская мама с дочками из Швейцарии, на новой пахнущей кожей машине – мама добродушна и говорит об удивительной Боснии, где все дешево; и еще об отдыхе на побережье; дочки в ущерб родному хорватскому говорят друг с другом по-немецки, и самая младшая, сидящая с нами позади – кажется, нас побаивается)
распаханные поля – зеленые невысокие холмы – аккуратные беленые дома с яркими крышами - сады с гипсовыми зайцами, гипсовые оленьи рога над дверьми… Щиты с рекламой хорватского шоколада KRAS.
* * *
Livno.
… из Ливно в Босанско Грахово, в семидесяти километрах, никто не ездит. И, похоже, сильно удивляются, кому на хрен туда вообще надо. Поэтому я, поначалу занятый утешительными подсчетами – вот, семьдесят до Грахова, потом пятнадцать в горы – и все! – после двух часов ожидания и частых удивленных взглядов понимаю, что мы здесь надолго… Соседний дом, сад и забор изучены в совершенстве; и я сижу на рюкзаке – стою, облокотившись о забор – хожу туда-обратно, усеивая асфальт разбросанными концентрически окурками – рассматриваю в тысячный раз карту…
. . .
… настоящее древнее чудище! Старый грузовик, похожий на колхозный ЗИЛ из советского детства, с открытым кузовом и хлопающими облезлыми бортами –
из которого высовывается совершенно колхозного же вида небритая рожа в кепаре и орет:
«У Грахово? Може, може… Хаjде - улази!»
- подтянувшись за борт и оттолкнувшись от колеса, рывком – в кузов.
* * *
Livno – Босанско Грахово.
Юля, уставшая от долгого стояния под солнцем, спит, положив голову на рюкзак – несмотря на тряску мчащегося подпрыгивающего на колдобинах грузовика –
а я, привстав, высовываюсь из-за кабины - ветер рвет волосы и холодит лоб - присев, прячусь в полосе смирного воздуха за кабиной, но там скучно - и снова встаю, держась за бортик
каменистая степь и горы позади…
. . .
… через несколько километров богатая, распаханная, скучная Герцеговина кончается – и начинается Босния – придвинувшаяся синеватыми горами, пахнувшая дымом, дикостью, а у деревень - и навозом. Желтая степь, покачиваясь на извилинах дороги, свистя в ушах, все заваливается назад, туда, где смыкается рассекаемый грузовиком воздух… я пытаюсь прикурить на хлопающем ветру сигарету… не получается…
мимо пробегают несколько деревень; пару раз пятнами пожелтевшей свалявшейся шерсти мелькают овечьи стада, возле которых идет/сидит на камешке/опирается на старый велосипед пастух; потом деревни становятся редки и начинаются
просторные безжизненные пространства, поросшие бурьяном и усеянные каменными россыпями…
(скорость, треплющий ветер и восторг движения)
… мертвые дома. Разрушенные, выжженные, давно оставленные… Разметенная кирпичная кладка, повисшие остатки взъерошенных взрывами черепичных крыш, голо торчащие в небо печные трубы – без исчезнувших стен…
долгие степи…
и снова - тонущие в разросшихся и одичавших садах развалины …
. . .
за столиками из красного пластика, под выцветшим пепси-кольным навесом сидят несколько мужчин в майках и с бутылками «Нектара», обернувшихся на нарастающий рев нашего мотора. Грузовик медленно заезжает на обочину, останавливается, пару раз взрыкивает, вздрагивая крупной дрожью – и затихает.
все вылезают из кабины и подходят к сидящим, с размаху хлопают друг друга ладонью о ладонь - Шта има?
мы тоже спрыгиваем, размять ноги.
через дорогу от корчмы самодельная табличка с надписью: Црни Луг.
под ней источник - вмазанный цементом в каменную глыбу кусок трубы, из которого течет очень вкусная на вид вода -
набрав бутылку, я подставляю затылок холодной воде, потом поворачиваю голову и даю струйке, задевая вспыхнувшие ломотой зубы, заполнить рот…
и, подняв голову, встречаюсь взглядом с дедом из нашей машины, в кургузом пиджачке, совсем седым…
«Добра jе», говорю я, кивая на источник…
«Добра… Разумеш наш, jел? Коjег си порекла?»
«Рус»
«Ма да!?!», дед взволнованно хмыкает и быстро уходит к остальным – они оживленно что-то обсуждают, потом к нам подходит другой дед и торжественно говорит: «Здравствуj, товариш!»
«Здраво», обреченно отвечаю я.
. . .
мы стоим у грузовика, окруженные толпой желающих обсудить Путина и еще этого, как его, ма како се зове, jеби га? – Ельцина. Все очень знакомо - все же, деревенские сербы очень похожи на наших, русских, и с ними легко – такие грубоватые зычные (вся Югославия потешались над босанцами и их привычкой громко орать) мужички - я рассказываю им про путинаельцина, потом про какхолоднозимойвроссии и так далее - потом мы собираемся ехать, и вот опять –
трясучий и подпрыгивающий грузовик, плавно раскачивающие долины, и ветер, и страшные ощеренные провалы крыш – мертвая долина, разбомбленная, сожженная, одичавшая, неуютная и…
* * *
Босанско Грахово
я просыпаюсь от того, что движение прекратилось, и от громких голосов – мотнув очумелой со сна башкой, подхватываю рюкзак и прыгаю вниз.
«Ево ти Грахово»...
несколько деревенских домов, перекресток, чуть поодаль придорожная кафана, куда идут уже наши деды… на прощание махнув рукой: «Тамо, тамо jе центар, директно овим улицом…»,
мы идем показанным улицом, на самом деле не улицей еще, а просто дорогой сквозь лес – с одной стороны лесопилка, а с другой склон и сосняк, такой чистый и желто-ствольный и радостный, что я примечаю его на всякий случай, ночевать, если сегодня не доберемся –
через десять минут мы доходим до пятиэтажек, с немногими целыми окнами, но в основном разрушенных и обугленных – за выбитыми дверьми некогдашнего подъезда склад картонных коробок, на которых сидит-покуривает группка молодняка тщедушного, но разбойного вида; у дороги старый киоск, сваренный из железных листов, давно закрытый, но за прутьями решетки и осколками стекла пожелтевшие листы белградской «Политики»,
дальше площадь с пустым торговым центром, с заросшими травой ступенями и без крыши, еще полуразрушенная пятиэтажка с магазином; людей почти не видно; в центре площади, среди потрескавшегося старого асфальта выделяется новый прямоугольник металлической площадки, к которой приварен памятник с хорватской шаховницей и именами погибших при завоевании города – и ему, едва живому, но все же выжившему городу - ощутимо чужой.
 |
фотография не моя, взята отсюда |
мы заходим в магазин, очень такой деревенский, со сваленной на полках разной всячиной – купить в горы табака, еды, пластиковой пленки на случай непогоды, и пива на прямо сейчас - и так же по-деревенски легко разговариваемся в продавщицей – теткой в буколических кудряшках, потом с мужичком топчущимся у ящиков с пивом – все уверяют, что дождей не будет еще недели две, потому что невиданная засуха и вообще народные приметы –
(у входа в магазин небольшой памятный камень с именами пяти хорватских солдат, пристреленных на этом месте при захвате города – на нем веточка пластмассовых цветов)
дальше по улице, через несколько изувеченных домов, уютная кафешка со столиками на улице – помедлив около которой (прочитав зачем-то пришпиленный к тополю плакатик кириллицей, и несколько поминальных листков с широкими православными крестами) – мы садимся за ближайший столик, под зонтиком с рекламой «Нектара», заказываем еды, пива…
услышав русскую речь, соседи – трое мужчин, сидящих за ближним столиком, оборачиваются к нам…
и совсем скоро уже, прихлебывая из бокала, я рассказываю про путиноельцина, самовары и медведей.
* * *
Босанско Грахово – маленький городок на западе Боснии, где, исторически, сербы всегда были в большинстве (95% согласно Википедии), после распада Югославии стал частью боснийской Республики Сербской. Летом 1995-го года началось хорватское наступление в Боснии, чтобы отрезать Сербскую Краину от сербских земель в Боснии, и хорватская армия заняла Грахово… Население фактически полностью бежало в Республику Сербскую, а сам город был включен в состав Мусульмано-Хорватской Федерации…
После окончания войны сербы стали потихоньку возвращаться в Грахово, потому что хорваты его завоевать – завоевали, а заселить так и не смогли, и теперь снова там в большинстве. Но экономическое положение города очень тяжелое, помощи из хорватского Ливно - центра кантона город не получает, работы никакой нет, и все как-то застыло в состоянии «сразу после войны»…
(использована Википедия (сербская, хорватская, английская версии))
следующие два фото тоже не мои, стянуты с интернета, и откуда я уже забыл. но поскольку они любительские и плохого качества, то думаю это неважно.
* * *
Босанско Грахово – Преодац.
а мне уже никуда не хотелось, это были Балканы, самое оно - и мне очень все нравилось: и забавные сербы, которым можно безнаказанно рассказывать всякое (я, охотник на медведей, выбравшийся ненадолго из сибирской тайги повидать братский сербский народ, щас позырю че у вас как – и назад, а то по осени-то – самый медведь идет, не, по любому назад надо), и выражение простодушной грубоватой симпатии на лицах (странной исторической загогулиной вызванное, но – все таки) – и этот тихий городишко так напомнивший Пакрац, две тыщи населенья, считай, деревня, которому лишь война и разрушения (разрушив, заодно, и обыденность) придали значительности; в общем, не хотел я сегодня никуда ехать, а – давай останемся здесь, и потом, если никто не позовет к себе, заночуем в ближайшем сосняке, давай, а?
но давай не получается - Юле здесь скучно и хочется быстрей в горы, и мы встаем и снова идем назад по лесной улице-дороге, выходим на пустынный перекресток, и стоим и ждем, я еще немного пьян и мне досадно –
но совсем скоро, около нас останавливается маленький «ретро-ситроен», за рулем которого понурого вида немец – и уже снова хочется движения.
вперед, по узкой асфальтовой дороге - мимо пустых полей - холмов – потом вверх, уже в настоящие горы - и с замиранием в груди вниз - вверх, вниз, вверх, вниз – дальше дорога становится грунтовой, и каменистой, и езда замедляется и превращается в трясучку, и вокруг уже леса, и сосны, и боже благослови Боснию за то, что здесь так мало людей и есть такие горы – за перевалом, переваливаясь колесами по торчащим из дороги валунам, вниз – и снова леса, а потом каменистые луга и безжизненные домики - а вон один с целой крышей, и девчушка возится у ворот в пыли, и овцы –
поворот в заросшую травой колею – и самодельный паркинг, огороженный жердями, где стоят несколько десятков машин и автобусов с иностранными номерами.
* * *
кстати, первой формальной целью нашего путешествия сквозь Боснию был международный фестиваль в горах недалеко от Грахова – который, сам по себе, интересен был мало, но давал возможность спокойно и бесплатно пожить в горах, куда иначе не попадешь - побродить по округе и соседним деревням… Я рассчитывал, оставив рюкзак, налегке, заглянуть в парочку окрестных городков, и вообще походить/поездить по горным дорогам.
 |
 |
рассказывать про фестиваль я не вижу особого смысла, можно вот посмотреть на фото, очень красивое место, вытянутая долина среди гор – и несколько довольно живописных персонажей – выстроенный на скорую руку иллюзорный мир, в который, вскорости, многие даже начинают верить.
 |
 |
 |
 |
* * *
через несколько дней начались дожди, заставившие меня не раз вспомнить сербские народные приметы по-доброму – послушавшись советов, пленки мы так и не купили, и пришлось наскоро прилаживать к нашему тенту брошенные соседями куски пластика. И, если до дождей я успел все-таки прогуляться пару раз в магазин - ближайший, в Грахове, восемь километров пешком вверх до перевала, потом еще парочку до перекрестка – и остальное вжжжжик машиной; – то теперь мы застряли крепко – и, незаметно как-то прошли аж две недели… каждый день, скользя по раскисшей глине, мы спускались со склона горы, где устроили себе стоянку на потайной незаметной снаружи площадке…
и шли гулять, или глазеть на хиппи, преимущественно западноевропейского происхождения, обсуждающих энергетику этого места (все сходились на том, что энергии витающие в местах сих – beautiful, т.е. прекрасны); а также свое, хиппи, положительное влияние на исцеление ран нанесенных войной – that’s a healing gathering, brother, we were called here to heal… (мы призваны сюда, дабы исцелять) - местное население исцелялось усердно и с удовольствием – продавая ракию, сигареты, молоко, сыр, сметану по невиданным ценам.
а местного населения было немного. В долине осталось несколько брошенных домов, некоторые из которых хиппи использовали под стоянки, а вблизи лагеря жили только дед с бабкой, одинокие (единственную дочку их убили при взятии Грахова) – и очень бедные, в доме у них не было даже электричества, отрезанного во время войны да так и не восстановленного. Дед Никола был растрепан, неряшлив и, в основном, нетрезв; встречал меня воплем «Михаjло!!!», немедленно тащил за стол пить ракию, и вообще выказывал все обычные проявления сербско-русской дружбы; правда, не забывая о попытках что-либо с моей переводческой помощью продать; впрочем, тягу его к наживе я считал справедливой и помогал чем мог – одна беда, понимал я деда с трудом, из-за странного деревенского говора – типичная для боснийцев привычка в разговоре орать тоже не способствовала.
неподалеку от деда отстраивал себе дом Боро, Борислав из Белграда, приходившийся деду какой-то сложной родней, энергичный горожанин в шортах – который тоже частенько зазывал на ракиjу –поговорить про историю и политику, выдвигая удивительные теории – про эскадрильи и дивизионы русской бронепехоты, стоявшие, в 1999-м, уже в полной боеготовности к вылету в Косово – когда б американцы не подкупили Ельцина… Особенно прекрасно было наблюдать, как Боро и дед Зоран (еще один соседский дед) собирались у Николы за столом… Для начала, учитывая присутствие дружественного гостя международного значения, Бора выдвигал тему для беседы, например (вертя в руках стопарик сливовицы): «А знаш ты, Зоро, колико Руса jе погинуло у Другом Светском Рату?[1]»? обращаясь при этом всегда к деду Зорану, более способному к городской умной беседе, чем дед Никола, лишь уважительно покрякивавший… И мне постоянно мерещилось, что все это не взаправду, и я как-то умудрился попасть внутрь старой югославской комедии.
* * *
присмотримся поближе:
 |
долина, в которой мы поселились, была зажата между двумя грядами довольно высоких гор, и, поднимаясь, постепенно сужалась. Примерно за час по безлюдной тропе, иногда теряющейся в болотистых бочагах - лесом, дикими травяными лугами, мимо редких заброшенных хуторов, крытых по-старинному, дранкой - мы доходим до деревни: десяток домов и церковь.
 |
церковь стоит от деревни в стороне, посреди луга. Крыша ее снесена снарядом или миной. Никаких других целей для обстрела кроме церкви рядом не видно...
мы заходим внутрь.
стены церкви пусты – все убранство было уничтожено или разграблено. Сквозь пустые проемы окон виднеется поросший пожелтевшей осенней травой луг, и горный хребет с остатками старинной крепости…
 |
 |
внутри: стоящий в углублении бывшего алтаря железный маковичный крест, сорванный взрывной волной с купола, и поставленный на месте исчезнувшего иконостаса. Висящая на стене дешевая бумажная иконка. Закопченная консервная банка под ней, заполненная песком и воткнутыми в него огарками свечей. Сюда, по праздникам, или просто помолиться в одиночестве, приходят люди…
и выглядит это - гораздо убедительнее Храма Христа Спасителя в Москве.
* * *
Постояв молча в церкви, мы идем дальше, поднимаемся на гору и доходим до старого кладбища, с одиноко стоящим у дороги большим каменным крестом, похожим на древние кельтские… и пока остальные лезут по склону вверх, к крепости, я отстаю, чтобы пройтись по кладбищу – среди старых крестов с надписями сербской кириллицей – и натыкаюсь сразу на несколько с фамилией «Принцип» - Борислав Принцип, Димитрије Принцип, Младенка… Что, те самые[2]?!? думаю я - а потом понимаю, что, наверное, эту фамилию носят половина живущих в этих деревнях.
и лезу наверх, догонять остальных. Тропинки больше нет, почва твердая и каменистая, покрытая сухим мхом и невысоким кустарником… И тут я вспоминаю, что здесь шли бои, и высота эта очень подходящая для огневой точки, простреливавшей всю долину – а значит, могут быть минные поля, которые здесь, в ненаселенных местах вряд ли обозначены. Спутники мои уже впереди, и я кричу, предлагая найти безопасную, натоптанную тропу – но им лень, крепость уже так близко, да и вообще война, мины – кажутся слишком уж абстракцией. И, ругая себя за мальчишество, я иду за ними, с ужасом осматривая каждый камень и каждый кустик вереска, куда ступает нога…
последний подъем, и я с облегчением прислоняюсь к старинной, с большими выщерблинами от выпавших камней, стене.
 |
 |
Крепость более похожа на замок, или сторожевую башню, совсем старую, раньше турок или австрийцев (кто там успел завоевать эти места?), с развалинами, видимо, казарменных помещений ниже по склону. Сидя на стене, прячась в оконных нишах от начавшегося дождя, мы смотрим на гряду гор, и на спустившиеся низко клочковатые облака…
а потом, устав ждать, под моросящим дождем быстро спускаемся вниз, и доходим до луга с церковью – и тут наконец в просветах между тучами вспыхивает желтизной солнце, меняя все, прорезая небо дугою радуги – и луг оказывается усеян тысячью мелких нежно-сиреневых цветов…
* * *
снова дождь. Стоянка под растянутым между соснами большим пятиметровым тентом, под которым жмутся от стекающих по краям холодных капель несколько человек. А я разливаю из котелка чай.
“Wanna have some tea, folks? Got a cup?”, спрашиваю я подошедшую и робко стоящую в стороне парочку, но в ответ: непонимающий взгляд парня со спокойными и тонкими чертами очень молодого лица. Отвечает девушка: with pleasure, но с таким знакомым смешным акцентом, что я чувствую мгновенный толчок ностальгического удовольствия:
“Un petit te, vous voulez ? voila…
Asseyez-vous, on pleut pas mal la dehors... »
Жан-Батист (tu vois, mes parents etait vraiment Cato![3]) и Манон, французская еврейка, которую из-за семитского типа лица я поначалу принял за марокканку de deuxieme generation[4], оба из Тулузы, заехали сюда из любопытства, к хиппи отношения не имели (чем сразу расположили к себе), но явно были путешественниками небуржуазного типа - и вообще мне очень понравились, такие очень молодые и не по возрасту серьезные (но без занудства), умные (но без снобизма), тихие, говорившие негромко и немного, что нехарактерно для французов вообще-то... Видимо, симпатия эта была взаимной, потому что когда я сказал, что мы скоро едем дальше, все равно куда, Жан-Батист предложил доехать до Сараева вместе, на их микроавтобусе, старом мерсе, в котором были сколоченная из досок кровать, газовая плитка, мойка, в общем, все что нужно для путешествия – и все это тоже было жуть как умилительно и ностальгично!
В общем, на следующий день, мы спустились на паркинг, запихали рюкзаки в автобус - и вот уже снова дорога и горы и долина-прерия, отмеченная, там, где прошла в 1995-м хорватская танковая колонна, остовами сгоревших крестьянских домов – разворачиваются в обратном направлении…
* * *
Москва 1997.
… тем, в общем-то, и закончилось мое балканское помешательство. Следующие несколько лет мне было так хорошо и интересно в России – что неудивительно при таких количествах выкуриваемой ежедневно марихуаны (нет, но действительно было хорошее время) – что все эти южно-славянские заморочки казались просто нелепым и заразительным психозом, хоть мне и вспоминались по-хорошему черепичные крыши и бело-розовые прибрежные скалы, и стылые зимние холмы с запахом печного дыма….
но, неожиданно для себя, я оказывался в Югославии еще два раза.
. . .
летом 1997-го года мы (несколько человек) решили посмотреть, что такое Греция. Путь из Питера, где я тогда жил, до румынской границы занял два неторопливых месяца, мы застревали в Москве, Киеве, Львове… Везде было все очень прекрасно. Во Львове стало понятно, что, если я все же хочу добраться до Греции - дальше надо одному…
* * *
Румыния
оказалась совершенно отвратным местом. Заметная повсюду разруха не носила черт живописности, а была недвусмысленной бедой. Проходя улицами румынских деревень, я чувствовал себя неуютно; глядя на угрюмые лица прохожих, хотелось ускорить шаг, а в голове вертелись фразы вроде «шмыгающие подозрительные типы». Очень раздражала непонятность языка, как и в Венгрии, но здесь не помогал даже немецкий – из-за этого меня случайно завезли в Бухарест, и я провел пять часов, пытаясь выпутаться из этого мрачного скопления серых панельных домов и перевернутых мусорных баков, крикливых толп, цыган, торгующих блоками сигарет и водкой, валяющихся бездомных – и, намучившись с трамваями, наконец снова оказался на дороге…
денег у меня почти не было, и я ехал автостопом. Что оказалось возможным, но, почему-то, несколько раз бравшие меня люди, сначала дружелюбные или безразличные, начинали злиться и что-то кричать, когда я выходил из машины – позже выяснилось, что автостопом в Румынии ездят многие, часто от деревни до деревни, но за него принято платить. Те же из водителей, кто знал несколько слов на понятном языке, предупреждали о цыганах: берегись цыган, убьют-зарежут-ограбят. «Ага», кивал я, и думал про себя – вот бы еще знать, как отличить румына от цыгана…
а следующей ночью, устроившись в показавшимися укромными зарослях неподалеку от деревни, расстелив спальник, вскипятив чаю – вдруг услышал с дороги скрип колес и гортанные крики, выглянул – и увидел на дороге цыганскую телегу, и застыл, пытаясь не выдать себя неосторожным движением…. Цыгане проехали мимо, и скоро стемнело, и я даже успел задремать – как вдруг резко проснулся от хруста ветки и странного топтания вблизи (и от дыхания кажется даже) - вскочил, включил фонарик и увидел в темноте отблеск света в волчьих глазах – в ужасе шикнул – глаза убрались… Несколько раз потом я пытался заснуть, но шорохи раздавались снова, и опять сверкали глаза, и вообще, в голове творилась полнейшая Трансильвания - и, положив рядом корягу поувесистей, я сидел и ждал рассвета – и, когда наконец рассвело, увидел несколько облезлых шавок, топчущихся в недоумении, и клочья шерсти, запутавшиеся в незамеченной нише в кустах, прямо за спиной – оказалось, я лег спать у логова бродячих собак, очень удивленных моим странным поведением…
в общем, когда я наконец-то добрался до приграничного городка с длинным и красивым названием Drobeta - Turnu Severin, и забрался на паром через Дунай, вместе с толкающейся и орущей румынской толпой, везущей в Югославию какое-то барахло в полосатых пластиковых баулах, продавать – я был очень рад…
* * *
«Добар дан! Молим, пасош… Шта имате – ваучер, позив?»
«Ништа… Али не требам, имам визу у Грчку…»[5]
«Па пусти га, нек иде, добро су Руси нама помогли у рату» (да пропусти его, русские же помогли нам в войне), подключается второй пограничник – очень кстати, ведь такой ерундой, как транзитные визы и т.п. я как-то не озаботился…
и, пропущенный этими охранниками снисходительного балканского мира, я опускаю свой рюкзак на обочину первой дороги по ту сторону Дуная…
Сербия.
… и, после разбойной Румынии - стало тихо, спокойно, опрятно - и даже пейзаж вдруг угомонился, избавившись от сухости, пыли, проплешин ссохшейся земли и налился красками, и покрытыми свежей зеленью холмами…
через двадцать минут я уже ехал в красном (удивительные все же подробности вспоминаются) жигуле до самого Белграда, с флегматичным толстяком водителем…
Белград
и какая-то никелированная, с понтом и «дизайном» кафешка, куда водитель позвал выпить пива – и, встретившись с друзьями, совершенно о мне позабыл - и я, быстренько отсидев положенное вежливостью, поспешил наружу, с любопытством – туда, где Белград, и все эти так отлично выглядящие на печатном листе названия из книг модного в конце девяностых писателя Павича…
так что, против обыкновения, я не стал пытаться сразу выбраться из большого города – и даже, потолкавшись на вокзале и поспрашивав, обнаружил расположение старушек с табличками Собе (комнаты), и за пять долларов в сутки избавился от рюкзака, приобретя почти горячий душ и комнатку в центре… Теперь можно было и в город.
… видимо, дело было в слишком больших ожиданиях. Князь Михайлова улица оказалась просто большой улицей, увешанной вывесками и прочей фигней. Калемегдан – старой крепостью на берегу Савы, где было очень жарко. Повсюду расхаживали толпы народу. Вечером у начала Князь Михайловой состоялся какой-то рок-концерт, было много пива и вкусно пахло чевапами – но там я быстро устал. Лишь среди нескольких горбатых малоэтажных улочек возле рынка, где я купил герцеговинского самокруточного табаку – килограмм за 10 долларов, good deal), с потрескавшимися домами и старой разбитой мостовой, с мелкими лавочками и непривычной сербской кириллицей[6] на их вывесках – я почувствовал что-то такое…
Решив не тратить времени и денег, следующим утром, добравшись городским автобусом до новостроек Нового Белграда – которые неожиданно понравились уютностью, несоветской человечностью, зеленью и южной выплеснувшейся на улицу жизнью (скамейками с молодежью, частыми каменными доминошными столиками с кепкастыми дедами в белых рубашках) – я выбрался кое-как опять на простор открытого шоссе и поехал на юг, мимо ветшающих – чем южней, тем сильнее – городков и деревень.
странно, так давно хотелось заглянуть в Сербию, но особого душевного отклика увиденные из окна машины пейзажи не вызывали. Не было ни тихой красоты славонских холмов, ни кричащей жизнью итальянской, средиземноморской Далмации. А может (эта мысль меня неприятно поразила) дело было в том, что в этих местах никогда не было войны, и я просто болен болезненным пристрастием к разрушению и тому, что ему сопутствует? Не знаю, сейчас трудно сказать. Помню только, что становилось все захолустней…
зато с населением этих пейзажей (представленным, конечно, узко – в виде водителей нескольких машин, толчками отбрасывавших меня все южнее) было легко и просто. Излишней усложненностью психики они не явно отличались, но были, действительно, похожи на нас - плюс чисто балканский замес из добродушия и наивного дикарства. И еще они были смешными.
один из них, особенно обрадовавшийся русскому гостю, постоянно останавливался в придорожных тавернах, имея целью напоить меня покрепче – а на прощание подарил почему-то пластмассовую бутылку сербской минеральной воды «Књаз Милош», с наказом непременно довезти эту бутылку до России, чтоб там все увидели, какая она, настоящая сербская вода – и еще о том, каких исключительных качеств мужчиной был, собственно, князь… (бутылка была вскоре выпита, а после, в греческих горах, пригодилась носить воду – и была потом бессовестно выброшена).
в какой-то момент, ближе к македонской границе, все изменилось. Придорожные деревни стали выглядеть совсем убого, зато обросли иглами минаретов, а их обитатели стали угрюмей, опасней и страхолюдней на вид. Впервые за все время в Сербии, стоя на окраине какого-то городка возле указателя уже – Македониjа, при виде приближающейся группки подростков, громко галдящих на непонятном языке, я почувствовал знакомое беспокойство… Один из них отделился от остальных, подошел ко мне и спросил на плохом и странно акцентированном сербском куда я еду и вообще, откуда взялся – а потом предложил, за 10 немецких марок, перевезти в Македонию, и, после моего отказа – потерял интерес…
минут через двадцать меня подобрала раздолбанная румынская дачия. Водитель ее сидел молча и мрачно – и, когда это надоело, я, кивнув на магнитолу, похвалил музыку… «Да», кивнул водитель. «Наша jе, албанска, shqiptar…” – а потом начал объяснять, что все местные земли – тоже, по справедливости, shqiptar, а еще shqiptar половина Сербии, Македонии, Греции, Болгарии, а еще немного Италии – где сейчас временно проживают другие, но вскоре народ воспрянет, и так далее…
а музыка с кассеты, звучащей через плохонький динамик дачии, была совершенно удивительной. Завораживающие, медленные, ухающие голоса, скрипка и кларнет…
* * *
Македония.
горы…
на развилке, на тоскливой промышленной окраине Скопье я застреваю надолго - пыльно, и некуда деваться от солнца… Единственным живым существом была бабка, подгонявшая скот хворостиной – я попробовал спросить, где взять воды, но по-сербски она не понимала совсем, да и по-македонски, кажется, тоже…
зато потом мне достается редкостный приз – облупившийся раскрашенный жучок-рено, направляющийся в Грецию, с сорокалетним раздолбаем-англичанином за рулем и двумя юными польками (одной толстой и одной красивой), по окна заваленный всяким барахлом – как я умудрился туда влезть со своим рюкзаком – не понимаю до сих пор.
и дальше – в отличнейшем настроении (хотя и с затекшими через пару часов коленями и локтем) я еду сквозь Македонию, периодически принимая с переднего сиденья банки пива и самокрутки…
одна беда – Македония так и осталась картинкой из заднего (и давно не мытого) окна машины… Зато какой!
скалистые горы, по которым, покряхтывая, петляла наша машина, сумасшедшие пропасти, жмущиеся к обрывам деревушки из домов, сложенных из грубого неотесанного камня… овцы и козы, и разомлевшие собаки с вываленными жаркими языками…
а однажды, когда машина въехала наконец на перевал, далеко внизу, на противоположной стене самолетной головокружительности пропасти я замечаю монастырь с несколькими вытесанными среди скал приземистыми куполами, и отверстия пещер - келий в горном склоне, и едва заметные точки одетых в черное людей, собравшихся возле купола покрупней… И даю себе обещание обязательно вернуться в Македонию – невыполненное до сих пор.
дальше была граница, с ленивым греческим пограничником, сидевшим около дороги на раскладном кресле, в расстегнутой белой рубашке, с чашечкой кофе и в приятной компании повышенной длинноногости девицы – не глядя проштамповавший мой паспорт –
и Греция…
но это отдельная история.