… так было все перепутано в этой Боснии, прямо удивительно – чересполосица деревень, сербы-хорваты-мусульмане, города, где жили вместе все, и, потихоньку, заключалось все больше смешанных браков... Совершенно космополитическое Сараево… И, все таки – началось…

поначалу Босния фактически распалась на хорватскую часть Герцеговины (Герцег-Босну), Республику Сербскую, и «просто Боснию» - небольшую часть страны вокруг Сараева и еще несколько мест, заселенных в большинстве мусульманами.

недолгое время три эти республики прожили более-менее мирно  (но многие боснийцы перестали вдруг здороваться с соседями), попутно вооружаясь, закупая красивую униформу и усиленно изучая военную науку… И, конечно, дождались повода ее применить - после расстрела сербской свадьбы, в Сараево прозвучали первые выстрелы…

начавшаяся война отличалась невиданным зверством. С удивительной легкостью южные, расслабленные люди, привыкшие к удобной и легкой жизни,  превратились в умелых, убежденных убийц.

поначалу сербам повезло – югославская армия, уходя, оставила им много оружия и им удалось занять две трети страны. Мусульманские и хорватские деревни, оказавшиеся на  этой территории, были, в основном,  очищены от жителей.

в других частях Боснии происходило то же самое. Хорваты сцепились с мусульманами и сильно их потеснили (новые убийства, разрушенные города и концлагеря). На западе мусульмане  с сербами воевали против сараевского правительства и хорватов. Кое-где хорваты объединялись с сербами против мусульман. Сербы осадили и долго разрушали обстрелами с гор Сараево…

из мусульманских стран приехали добровольцы – моджахеды, воевать за ислам. Некоторые мусульманские женщины начали носить чадру – чего не замечалось уже лет сто. В сербских и хорватских частях Боснии крестились истово; в моду вошло ношение поверх одежды больших крестов. Массовые убийства и концлагеря, как оказалось, ни христианским, ни мусульманским ценностям не противоречили...

подробней разбираться в том, кто, кого и в каких количествах убивал, совершенно не хочется – очень противно и ведет к нешуточной мизантропии.

. . .

После трех лет общей резни – за которой достаточно вяло наблюдали миротворцы ООН, в войну решили вмешаться американцы. Особо не вникая в европейские тонкости, они назначили «нехороших парней», и стали бомбить сербов – объединив всех остальных для простоты в Мусульмано-Хорватскую Федерацию. После долгих бомбардировок, сербская армия была ослаблена – и  ее атаковали объединившиеся хорваты и мусульмане. Территория Республики Сербской сильно уменьшилась…

В американском Дейтоне был подписан договор, по которому Босния формально оставалась одной страной, но разделенной на две части, Федерацию и Республику Сербскую – то есть, современной Боснией, не излечившейся от ненависти, застрявшей между войной и поддерживаемым иностранными войсками  миром

* * *

Босния и Герцеговина, август 2007.

Босанско Грахово - Priluka - Glamoč.

а теперь, извините, чуть менее глобально: вот, летом 2007-го года, мы, в обществе двух французских раздолбаев, едем по западной Боснии, в сторону Сараева. Мимо гор, каменистой степи и сожженных крестьянских домов - в сторону, откуда приехали 2 недели назад...

только теперь мы не в кузове грузовика, а в удобном микроавтобусе, сидим, опершись ногами о приборную доску, и разговариваем. «Приятно все же после долгого перерыва говорить по-французски!», думаю я. «Да и автостоп иногда все-таки…  того… надоедает…»

на окраине Ливно, мы поворачиваем на север, где горы. В настоящую Боснию…

... и автобус сразу затрясся на колдобинах: дорога сузилась и начала петлять, резкими зигзагами, в горы,  мимо все более опасных пропастей…

въехав на последний перевал, мы неожиданно оказываемся на совершенно ровном плато, просторном, безлюдном, с поднимающимися то тут то там клубами дыма. «Putain, c’est fort ça! Давай сфоткаем?»

* * *

а за городком Гламоч, высоко в горах, машина вдруг глохнет, и уже не заводится. Покопавшись в двигателе, Жан-Батист захлопывает капот и говорит, что ничего в машинах не понимает. «Знаешь, я тоже!», радостно уверяю его я, и иду махать проезжающим…

… старый автобус - открывающаяся с лязгающим страданием дверь – я суюсь внутрь: «Извините, а среди вас механика нету?» – но, присмотревшись к пассажирам в промасленных спецовках, понимаю, что механики тут, пожалуй – все…

и вот, обступив наш автобус, «механики» дружно его чинит – то есть, лезут в мотор, для убедительности громко, как глухому, выкрикивают мне хорватские названия автомобильных железяк (которые я не знаю и по-русски, и потому совсем тупею), потом где-то ковыряются – и, чудесным образом, мотор заводится. Но – ima, ima probleme – нам советуют вернуться в Гламоч, где чей-то кум, pravi mehaničar, сделает все в наилучшем виде…

один из «механиков» садится за руль к нам, и мы катимся назад… По дороге «механик» рассказывает, что они из Хорватии, бригада, и ремонтируют тут в Боснии дорогу.

… завернув в дворик под малозаметной вывеской autopraonica  мы находим  кума, отлично проводящего время в компании подростка сына и толстой тетки (все оснащены бутылками пива) – который, выслушав нас, царственным жестом отправляет разбираться сына. Свесившись в недра мерседеса, сын долго в нем копается - а хорватская бригада, стоя вокруг, заинтересованно помогает советами, попутно нахваливая мерседес и его nemački kvalitet, немецкое качество.

в конце концов, из мотора вынимается большая гайка, долго изучается, объявляется увечной – и ставится на место. Запасной такой нету, и достать ее можно только в большом городе. Машина заведена, ехать можно, останавливаться – нет.

благодарно попрощавшись с механиками, которые, кстати, денег с нас не берут -  мы выезжаем из Гламоча и снова поднимаемся в горы… Где мотор чихает и умолкает опять.

только теперь все хуже. Мы стоим на узком изгибе серпантина, выезжающим из-за скалы нас не видно, обочина очень узка и прямо за ней обрыв. Панически быстро, мы пытаемся оттолкать автобус поближе к обочине – машина стоит как вкопанная – после десяти минут пыхтения и возгласов Putain!!! (и русских соответствий) выясняется, что Жан-Батист забыл снять машину с ручника…

… общими усилиями автобус откачан на обочину, но нос его сильно высовывается на проезжую часть, что заставляет проезжающие машины нервно гудеть – из окон нам кричат грубое. Потихоньку темнеет…

в конце концов Жан-Батист дозванивается до страховой компании – где ему обещают выслать эвакуатор, по страховке - бесплатно. В страховку входит даже ночевка в отеле – но только на двоих. «Может, заночуете тут, а мы за вами потом вернемся?». Я с сомнением смотрю на обрыв – потом на отвесную скалу с другой стороны дороги, и говорю: «Неее… Давай поехали, а там видно будет!»

Проходит два часа. Манон кипятит воду на примусе, мы завариваем чай и садимся, расстелив коврики, над обрывом. Тихо. В сгустившейся темноте зыбко помигивают пятнышки света, далеко внизу, где разгораются окна редких домов: очень красиво.

* * *

Но наблюдать эту красоту нам скоро надоедает (да и темно совсем становится) – и, когда наконец из-за поворота показывается грузовик с прицепом и подъемником, мы радостно вскакиваем ему навстречу.

из грузовика вылезает мужчина лет сорока пяти, освещает фонариком номер, и начинает выкрикивать на ломаном немецком:

«Гутен абенд! Битте шон – ире ваген… ком, ком! … ма jебига немачки, како се каже … хох!» - платформа с лязгом опускается вниз.

Раскачав автобус, мы закатываем его на платформу – в грузовике что-то урчит, и она поднимается. Я сажусь в кабину, остальные лезут в автобус, и  - поехали.

«Jа сам Драган… Драго»

  . . .

«Нисмо ми Срби баш криви, како су у свиjету причаjу![1]», покосившись на меня и протянув пачку сигарет, говорит водитель. Я тоже, исподтишка, рассматриваю его лицо – чуть одутловатое, темно-землистое в тусклом свете приборной доски, усталое, с крупным шрамом, рассекшим бровь… Ничего, неплохое лицо.

«А, это? Это осколком, в войну задело. После целый год этим глазом не видел, три операции в Белграде сделали, сейчас вроде восстановилось. Только головные боли мучают, когда сплю мало… А что я могу? – работать надо. По десять-двенадцать часов в день иногда за рулем, жить же надо – сейчас не то, что в старой Югославии…»

кажется, он из тех, кто рассказывает сам…

. . .

«А в войну минером я был… Вот сейчас вроде все разминируют… А я то знаю, что разминировать Боснию – это еще сто лет надо. Карты минных полей же не делали, все по-быстрому – я знаю, где мы ставили, хорваты свои знают, мусульмане свои – это разве только если всех минеров собрать, чтоб показали, да где их соберешь сейчас…

Вот чего я тебя спросить хочу – почему во всем только нас обвиняют? Ведь как было: когда все началось – за хорватов сразу немцы вступились, да весь мир считай; за мусульман – арабы; а за нас – никого, надеялись на Россию, да России было не до нас. Теперь говорят - пришли сербы, начали в Боснии войну – а откуда пришли-то? Ведь мы тут всегда жили! Уж по любому дольше чем мусульмане, которые и есть сербы, предавшие свою веру… А мы что можем? Мы – маленький народ, понимаешь? Как нам против всего мира…»

грузовик ползет медленно, по горным дорогам… Я пытаюсь вглядываться в окно – но в темноте ничего не видно, ни огонька, ни деревушки – иногда какие-то смутные развалины – или показалось? Похоже, эти горы пусты … Или очищены от населявших их людей.

мы едем уже долго. По карте, расстеленной у меня на коленях, следует, что скоро мы въедем в республику Сербскую, и я всматриваюсь, пытаясь не пропустить таблички, заметить перемену – но горы темны и одинаковы – только иногда мелькает выхваченный фарами каменный бок скалы…

Драго курит сигарету за сигаретой, всякий раз протягивая пачку и мне. Лицо его еле заметно подергивается. Я пытаюсь расспрашивать о безобидном, но он снова возвращается к войне, и я думаю, ладно, похоже, будет о войне.

«У нас знаешь – ведь эта война не сейчас началась. При турках друг друга резали, во Вторую Мировую усташи нас убивали – такую тьму народа перебили, ох – теперь эта война… И вот сейчас, наконец, есть у нас Республика Сербская, и ее отнять хотят. Ведь понятно же – за сто, двести лет – ну не могут три наших народа жить вместе, ничего хорошего не получается, все время одно и то же – так нет, американцы хотят опять Боснию вместе собрать. Оставили бы нас в покое – ведь, все, уже разделились! Этнически все расчищено - мы – тут, хорваты – там, мусульмане – с той стороны, теперь бы уже пожить спокойно – да не дают! Хотят нашу, сербскую полицию отобрать – а если опять начнется, кто нас защищать станет – эта, мусульманская  полиция, что ли?»

и все-таки я пропустил границу – через несколько часов езды по безлюдным темным горам появляется табличка уже по-сербски, кириллицей – потом тусклые огни, едва освещающие  темные силуэты домов – и даже что-то вроде неоновой вывески. Драго все рассказывает про войну – про убийства – про последнее хорватское наступление – потом про Косово – я от усталости и монотонности его голоса начинаю засыпать – и, честно говоря, сколько я уже слышал таких историй, отличающихся только слагаемыми, плюс на минус, минус на плюс – с одним содержанием – и в конце концов меня начинает физически мутить, то ли от количества выкуренных сигарет, то ли от того, что войны становится слишком много – особенно после рассказа о Сребренице, где

«… мусульмане вырезали девять тысяч наших, целиком сербские деревни, вместе с женщинами и детьми, а наши, когда взяли Серебреницу – сначала женщин, детей, стариков отпустили сквозь гуманитарный коридор, а потом только расстреляли мужчин, и всего шесть тысяч… »

«Знаешь, давай о другом. Расскажи о себе – семья у тебя есть?»

«Нет семьи, один я… До войны была подруга, мы уже жениться собрались… Но – мусульманка. Как все началось, ушла со своими… Потом, когда стихло, она ко мне приехала, попробовали мы вместе пожить – но не получилось. Знаешь, я после войны этой, после ранения, нервный очень стал… Тяжело со мной. Не смогли…»

«И что – так ты ее больше не видишь?»

«Видеть не вижу, а – все про нее знаю. Их деревня в двадцати километрах от нашего Мрконич-града. И знаешь – вроде бы и не ходим друг к другу – а все равно все про всех знают. То один, то другой заходит, говорит – а твоя-то то-то и то-то…»

«Ну, может, время пройдет – и наладится», неубедительно говорю я.

«Нет уже, думаю… Совсем я какой-то… ненормальный из-за этой войны стал…»

дорога выворачивает на широкое шоссе – вспыхивает электрическим светом заправка  Jугопетрол – облицованные белым пластиком стены завода – дома – выложенный на горном склоне свети Сава[2], с обрамленным электрическими лампочками крестом в руках …

* * *

Мркоњич-град.

чтобы показать город, Драго проезжает центром – «Главная площадь» - выложенная светлой плиткой пешеходка с каменным крестом посереди – «Вот тут ничего после войны не было, одни развалины» - квартал с торговым центром и кафешками – а, показав на советского вида стеклянное здание:

«Ваш отель. Только, он в это время закрыт, наверное» - и, помолчав: «А хотите ко мне?  Если вы не против. Я один живу, у меня места много. А завтра с утра отвезу вас в аутопраоницу».

«Спасибо. Ты нас очень выручишь».

… выехав из центра, через пять минут мы уже на окраине этого маленького (как и везде здесь) города – и останавливаемся у одной из аккуратных пятиэтажек.

«Сейчас, подождите, я за сигаретами и поесть чего-нибудь возьму», Драго идет к освещенному окну ночного магазинчика – жестом отказавшись от моей попытки пойти с ним…

забравшись на платформу, я открываю дверцу автобуса, бужу остальных и вкратце объясняю что к чему – «Но ведь это, наверное, неудобно?», немного испуганно спрашивает Манон.

«Удобно-удобно», говорю я.

. . .

“Mais… c’est pas vrai!!! Casser la bagnole, s'éterniser sur la route – et, enfin, être héberger chez le depannagiste!!! Tout à fait impossible en France![3]”

Жан-Батист очень удивлен. А я не особо (к тому все явно шло), но доволен (горячий душ после двух недель в горах!!!) и даже, кажется, хвастаюсь перед французами славянским гостеприимством.

чистая такая, пустоватая квартира… Большой телевизор, диван и стеклянный стол посреди кухни-гостиной. Непривычная в городской квартире, дровяная печка в углу.

мы сидим за столом, на котором остатки курицы и бутыль ракии, и щелкаем каналами телика…  Драго, посидев с нами полчаса, начал все чаще потирать шрам и, сославшись на усталость, ушел спать.

по телевизору мужчины в кожаных куртках со зверским выражением лиц обсуждают преступные планы и изредка стреляют или тычут друг в друга ножами – в одних и тех же низкобюджетных декорациях – иногда прерываясь на рекламу, новости, прогноз погоды. Когда любопытство удовлетворено и становится совсем противно, я нажимаю на кнопку пульта и телевизор, вспыхнув белым молоком, гаснет.

завтра рано вставать.

* * *

“Хаjде, пробудите се! Закасниħемо![4]»

Мы сонно бредем на кухню, где Драган уже варит в маленькой джезве кафу – и предлагает нам по утренней стопке ракии – французы в ужасе (mais… a huit heure de matin!!!) – и для меня это тоже рановато.

просидев утро в ожидании мастера, в кафешке около автомастерской – и выяснив, что нужную деталь везут из Баня Луки, мы уходим в город.

Мрконич-град оказывается неожиданно приятным местом – после Босанского Грахова, я ожидал от сербской Боснии разрухи – но никаких следов безнадежности, живой, маленький городок, уютно устроившийся между зеленых холмов – облицованная белым камнем площадь в центре и много маленьких домиков с штабелями узловатых южных дров вдоль стен…

через пару часов деталь была привезена и машина, наконец, починена.

 

* * *

Мркоњич-град – Jезеро.

У длинного, поросшего зеленой ряской озера, за деревней с озерным названием Jезеро Республика Сербская заканчивается свежей постройки церковью с военным памятником – дальше начинается Федерация и город Яйце… А мы ищем ночлег.

покатавшись вдоль берега на мусульманской стороне, где то заболочено, то слишком заселено, мы возвращаемся назад к сербам, съезжаем с дороги и едем по сдавленной белыми известковыми утесами грунтовке, мимо деревни - явно мусульманской, со старой мечетью – как-то уцелевшей в этнических чистках.

останавливаемся мы уже в темноте прямо на обочине, устав искать подходящий съезд, французы собираются спать в машине - а я схожу с дороги, осторожно, испуганный какими-то непонятными знаками вдоль дороги – может, мины? – здесь, в местах приграничных боев вполне могло быть заминировано – но потом соображаю, что на поле с кукурузой мин уже точно нет – и нахожу удобное место на берегу речушки, под яблоней – отношу туда наши спальники…

Жан-Батист и Манон уже готовят ужин, расстелив на обочине одеяло, мы зажигаем свечи – все это со стороны имеет необычайно цыганский вид, и проезжающие пару раз машины удивленно притормаживают, разглядеть - потом какой-то велосипедист начинает ездить туда-обратно, и всякий раз опасно, рискуя падением, выворачивает шею – в конце концов я говорю: «Добро вече» – но он испуганно жмет на педали и больше не появляется…

 . . .

свечи уже оплывают, и очень тихо – шум с далекой дороги сюда не доносится, только сонное потявкивание собак из деревни. Мы сворачиваем одеяло и поднимаемся.

“Bon nuit”.

. . .

Да, кстати: Жан-Батист. После двух дней общения был признан вполне вменяемым типом. Родом из деревни, из семьи уехавших после революции 68-го в провинцию парижан, чуть диковат – и мы сразу сошлись на нелюбви к скоплениям народа и городам вообще; хорошо знал деревья, умел плотничать – любил и умел (что удивительно для западноевропейца) жить в лесу… Я несколько раз подсмеивался над его серьезностью, плохо вяжущейся с двадцатью двумя годами, и однажды он сказал: «Знаешь, я и сам думал об этом, может, мне и не хватает легкости, но одна бывшая подруга сказала как-то, что я - un jeune vieux, молодой старик – такие слишком серьезны в юности, но зато потом остаются молодыми долго» - вспомнив собственную книжную, тихую юность и то, что за ней последовало, я понял, о чем это…

с Манон было трудней. Уже на второй день стало понятно, что мы ее стесняем – наверное, поездка на Балканы была задумана как ро мантическое путешествие вдвоем. Внешне это не проявлялось почти никак, но, уловив мелькнувшую пару раз на ее лице досаду, я подумал: да, доедем вместе до Сараева, а там неплохо бы и разойтись. В Тулузе она изучала то ли искусствоведение, то ли филологию, и была явно позаковыристей (т.е., как чаще всего бывает в таких случаях, нервозней) Жан-Батиста. Но совсем не избалованной, подумал я, наблюдая на следующий день как быстро и умело она собирает дрова, разводит огонь…

 

Дальше

---