Бенефисио, Андалусия.

Автобус сворачивает на боковую дорогу и серпантинит по ней, ввинчиваясь куда-то выше и выше. Вокруг – леса и террасные сады. Как это красиво звучит, Сьерра-Невада… Как из детской книжки про путешествия, которые я так любил… Мы едем в Бенефисио, потому что в Испании автостопа нет, а там гляди и кто-нибудь и увезет нас на север от всей этой жарищи. Да и (из прошлого) любопытство – Рэйнбоу-деревня как никак, то, что мы в России когда-то делать хотели. В старые добрые психоделические времена (хе-хе, ведь старые добрые – это всего лишь год назад…). Хочется в лес. Чтобы взгляд скользил по зелени. В общем, старая иллюзия, что от перемены места что-то меняется в тебе. Хотя нет, иногда ведь действительно меняется. Но это пока не поймешь, что ничто не имеет значения, ни хорошее, ни плохое. Тогда оно не станет ни тревожить, ни радовать. Тогда – придет радость покоя и понимания. Кажется, мне не хочется сейчас говорить про Испанию и Бенефисио? Ведь Испания – жаркий и вялый сон, при повороте головы мир запаздывает и остается чуть-чуть там, за краем зрения, и по какому-то странному контрасту с его неторопливостью испанцы все тараторят и тараторят без умолку, очень быстро, и я все пытаюсь их понять, не могу и злюсь почему-то, вот ведь дурак, жара лишает сил, остается вялое безволие, а еще когда я вспоминаю про Бенефисио, мне становится немножко стыдно – ведь это кусочек меня прежнего?

Я прошу остановить автобус у кафе “Санта-Ана”, не доезжая двух километров до Орхивы, чтобы не переться с рюкзаками назад. Стоим и вертим головами, ища уже здесь признаки того, что неподалеку где-то эта сказочная tipi-village, где белые конусы типи на склонах гор, дредастые загорелые красивые люди, вооот такие джойнты, вооот такие чилимы, барабаны день и ночь и все офигенно круто, ну правда чуваки. Хочется пить, но на кафешке написано, что все на вакасионес и никаких других магазинов, кроме туристской керамической лавки (керамические чаши и кувшины с синей росписью, Бухара и Самарканд – нет, здесь – Мавритания!) для проезжающих по дороге, в деревне нет. Садимся в тень у боковой дороги в горы, чтобы придти немного в себя после автобуса и перед дорогой, Маша собирает сливы, падающие на нас сверху и уже немного подсушенные солнцем, и вдруг мы слышим барабанный сейшн из одного из деревенских домов - несколько местных керамических дарбук, и неплохо, в общем-то, но здесь, в этой испанской деревушке, тихой-тихой, где сейчас, в часы сиесты, не видно ни души, барабаны кажутся чем-то чужеродным и немного смешным. “Достали, наверное, хиппи местных жителей”, говорю.

Лезем по дороге вверх, в гору, вокруг все красивее и красивее, справа сады с редкими домами, переходящие в развалины древних пастушеских домов, слева русло высохшей реки Рамблы, поросшее цветущими кактусами (маленькие желтые цветы, растущие сразу из зеленых шипастых съедобных плодов) и еще какие-то кусты, цветущие таким ярко-багровым южным цветом, аж глаза режет и в голову лезут какие-то оренбургские шали с розами и огненные петухи. Но вообще-то меня так замучил рюкзак за плечами при 35-градусной жаре (в нем еще некоторые зимние вещи, выехали-то мы из России в марте, а мы пока остаточно жадные, потом прошло), что для меня все эти красоты – будто по телевизору. По дороге встречается местный дед, мы здороваемся “Ола!” и он в ответ “Ола…”, но как-то так сквозь зубы – действительно, достали их хиппи… В который раз мне очень жаль, что я не говорю по-испански, так хочется окликнуть его, спросить что-нибудь совсем ненужное и слушать медленные деревенские рассказы неважно о чем (хоть бы даже и об этих волосатых идиотах, которые тут у них поселились), слушая не смысл, а звук…

Под ногами темно-желтый утрамбованный песок, выжженная солнцем земля (начало июня! – мне кажется что это шутка, которую играет со мной Испания – она догадывается, что я не очень-то ее понимаю, и подсовывает – зрелые апельсины в середине мая, август – в начале июня…), дорога заметно резче идет вверх, в русле реки начинает сочиться вода – больше – и вот еще 500 метров, и - сверху над головой журчит водопадик. Залезаем на укрепленную по краям площадку – стоянку для машин. Табличка “Parque Nacional”, 6-7 машин, в основном английских, 2 микроавтобуса. На одном из них сидит полуголый дотуземна загорелый немец, маленький и юркий, с пучком на макушке и еще какими-то браслетами-красивостями, и с изумлением смотрит на нас – чудных, со здоровенными рюкзаками и ошалевших от солнца. Язык еле ворочается у меня во рту: “Hi! Далеко еще?”- “Смотря куда. До Big Lodge еще минут двадцать вверх – вон видишь у вершины типи – чуть дальше и правее” – поднимаю глаза и вижу белый конус на зеленом склоне. Привет. Рад тебя видеть, старый приятель, жилище с ходом в небеса. “Вообще нам бы пока найти место в лесу, куда кинуть рюкзаки да заночевать” – “Тогда пять минут ходу, идите в тот вон лес” (настоящий!!!). Пауза. Она заполняется необязательным “Where are you from?”. Хочется что-то сказать, спросить, непонятно, поэтому я разузнаю зачем-то, где здесь бассейн для купания, хотя купаться сразу идти мы не собираемся, и – со вздохом мы залезаем в рюкзаки и идем дальше, в сторону – дейтвительно – густого, тенистого, зеленого эвкалиптового леса (эх, унылая равнинная выжженная Андалусия, это конечно очень романтично, пыльное коричневое донкихотство, но я хочу леса!).

• такого специального немецко тусовочного вида, каких много в берлинском Пренцлауэрберге – немного показной крутизны, за которой доброта и наивность, мешанина из левых политических заморочек, ностальгии по ГДР – рваная секонд-хендовая одежда, яркие изумрудные-красные-желтые-фиолетовые волосы, кольца в ушах, носу, губах, языке, сосках, пупке, – через пять лет они кончат учиться и разбредутся по офисам (иногда впрочем забредая на левые демонстрации и испытывая смутную симпатию к непонятным иностранцам вроде нас и бомжам, очень иногда полезно между прочим, спасибо) или станут стареющими пренцлауэрбергскими панками, застывшими в 1989 году – таких я видел однажды в берлинском супермаркете Kaiser`s, с коляской, помятые, но бесстрашно со старым вызовом смотрящие на чистеньких фрау и привыкших ко всему и не обращающих на этот вызов никакого внимания берлинских трудяг, тогда-то я и задумался впервые о том, что прошлого нет, каким бы прекрасным и своим (не то что “злое” настоящее) оно ни казалось. Позднее, покурив марокканского гашиша, глядя в огонь и опять ловясь на иллюзию заемной мудрости (или не иллюзию – но не важно, потому что эта мудрость уходит, и в лучшем случае остается обрывок, фраза, казавшаяся страшно значительной и ставшая смутным намеком потом) эта же мысль продолжилась у меня в другую сторону – “СЕГОДНЯ НИЧЕМ НЕ ХУЖЕ И НЕ ЛУЧШЕ, ЧЕМ ЗАВТРА”. Что поразило своей маятниковой природой – “не лучше – не хуже” и еще тем, что это правда, останавливающая бессмысленные желания и действия –

загорелая, ноги в глине до колен, малоподвижный взгляд. Сидит неподвижно. Чувствуется, что она здесь живет. Долго. Только от долгой жизни в лесу появляется эта неторопливость, но нас она почему-то сейчас пугает. “Можно у тебя дождь переждать?” Молчит и смотрит, наверное мы шумные, суетливые и страшные, на нас пыль города, а не грязь леса, мы – чужие. “Habla ingles?”, спрашиваю на всякий случай. “Would you mind to take your shoes off?” – “Sure”, и мы начинаем снимать ботинки. Я вспоминаю, как когда-то я так же инстинктивно отшатывался от приехавших из города людей, с их быстро-неловкими движениями, громким голосом и матовым поблескиванием мытых шампунем волос, и решаю не приставать к ней с разговорами. А все-таки у нее во взгляде какой-то непонятный страх…

Дождь перестает и мы выбираемся наружу (“Спасибо – мы вещи пока оставим, пойдем осмотримся, ладно?” - “Да…”). Спина без рюкзака радостно распрямляется, после дождя веет прохладцей. Мы поднимаемся вверх, среди густо-зеленых сплетений кустов и мощных оплетенных лианами деревьев. Метров через триста лес кончается опушкой, в центре которой стоят несколько типух, одна окружена чем-то вроде забора, за ними – два домика с облупившейся штукатуркой. Народу никого не видно и мы стоим в нерешительности и разглядываем окружающие нас причудливые конструкции из раскрашенных дерева, железяк и камней– “art”, ишь ты. Когда-то (может, когда взгляд был чище?) все это вызывало радостную эйфорию, кар-на-вал! двухнедельный рэйнбоу-карнавал с бессонными ночами, марихуана прочистит твой ум от городской шелухи и ты поймешь чё-то такое… такое…. Какое? Утром шатает и смутный узор рассветной травы отпечатывается прямо на изнанке мозга, озерная-речная вода поблескивает радостно…

В дверях сидит усатый человек лет сорока, я подхожу, чуть настороженно: "Привет! Если у вас нет палатки, идите ночевать в Communal House наверху, там куча места… Здесь вообще хорошо, в Испании" - это уж для завязки разговора.

"Я раз, пару лет назад, пытался домой в Голландию уехать (пауза), отъехал стопом от Мадрида за три дня 53 километра, и вернулся. (опять пауза, покручивая ус) Хорошо здесь, жизнь - tranquillo".

Подходит вдруг какой-то англичанин: "А я читал русскую книгу "Life of the Insects", написал какой-то Бебебин…" Надо же…

Медленные тягучие голоса, медленная тягучая жара, у меня язык тоже начинает медленно заплетаться, хочется присесть с ними на ступеньку на несколько сотен лет. Мноо-оого ганджа, пять, десять, двадцать лет ганджа, Испания…

Вначале заходим в Communal House, где грязно и грустно, куча мусора и тряпья на полу, зато на стене нарисован громадный индейский орнамент, и лезем наверх к Big Lodge.

Лучше я наверное просто перепишу, что у меня в записной книжке было написано, больно странно мне сейчас обрамлять свои воспоминания архитектурностями, которые может и позабавят кого ненадолго, но ведь ерунда это все… Все это было год назад и теперь кажется недостойным иронии (тогда казалось достойным именно ее). А два года назад - "индейское лето" на Мшинской (о, оно было настоящим, теперь я вижу это так!). А три года назад - другое волшебное лето, неторопливого летнего переезда через всю страну во Львов и дальше (от него остались только фото - солнечные блики на лицах и смешной я в шляпе и с топырящимися дредами ("C`est drole quand meme, le baba cool style" - услышал я вчера от одной тетки, разглядывающей журнальчик - что ты тетя, какой "style"), вот по всему этому я несколько и не скучаю, потому что – “сегодня ничем не хуже и не лучше чем вчера”, правда-правда…

… Тропинка виляя взбирается с террасы на террасу, иногда обрастая ступеньками, иногда ныряя в туннели из свившихся кронами высоких кустов и деревьев, иногда вдоль голой скалы, и так до самой вершины. На террасах стоят типи, иногда чудные какие-то, покосившиеся и не очень любимые своими хозяевами, что ли… На некоторых внешние треугольники - колпаки от дождя (никогда не видел раньше, не знаю удобно ли, но некрасиво). И все-таки их очень приятно видеть. Возле типух аккуратные грядки со всякой всячиной, к ним протянуты шланги для поливки - верхний конец шланга засунут в родник где-то наверху, и по ветвящимся шлангам вода стекает вниз, к каждой грядке и каждому типи… На крутых участках тропинки вбиты заботливые дощечки-ступеньки. Вдоль тропы ближе к вершине несколько ящиков со старой одеждой для всех (give away boxes).

Последний поворот выводит нас к Big Lodge (Большая Ложа, Большой Типи, в-общем, где все собираются для общих священнодействий, типа поесть (food circle) или побазарить (talking circle)) - на горной террасе под тенью (ох, хорошо!) низко раскидистых деревьев расстелены ковры, посередине очаг. Около него несколько книжек - нью-эйдж, кристаллы, гуру и "Бродяги Дхармы" по-французски. Тут же кухня и запасы. Мы находим остатки еды, помидоры, дыни, и наедаемся до приятной расслабленности. На площадку вылезает потешнейшая шведская парочка - оба коротко стриженые, но у девы при этом на макушке косичка, сложенная вдвое и скрепленная чем-то роде бельевой прищепки. Вообще, она поражает меня немало - такая маленькая домашняя курочка (она очень похожа на курицу), скошенный подбородок, цыплячье нелепое тельце, угловатые детские движения, постоянный восторг в глазах. Ее друг - просто ладный шведский мальчик, но с восторгом в глазах у него тоже все в порядке.

"Вам нужно обязательно почитать эту книжку, это очень важно!" - и протягивает нам рукописную тетрадку с "правилами жизни в Бенефисио". При виде тщательно вырисованной "карты Бенефисио" мы начинаем неудержимо хихикать - здесь есть например Храм Богини, Храм Медитационного Отдыха, и даже такая непривычная для Рэйнбоу штука как "ла тьенда" - магазин. Вся территория разделена на "общинную землю" (купленную отцами-основателями) и "squatted land" (захваченную землю). Отмечен соседский лес, куда лучше не суваться за дровами чтобы не надавали по шее, и "Лес лесничества" (good for getting the firewood). Везде нарисованы типухи и прочие красивости. Я с серьезным видом изучаю карту (впрочем, приметив запруду у реки, где можно купаться - ранее мы подошли к одному из вырытых и залитых бетоном бассейнов, наливаемых теми же поливальными шлангами, и долго наблюдали за агонией умирающей лягушки. Иногда она лежала обессилено, кверху брюхом, иногда начинала двигать лапами пытаясь перевернуться, но сил уже не хватало, и она замирала, закрыв глаза и выставив жалкое белое брюхо из воды. Она умирала в метре от моих любопытных глаз. Как в метро - видишь старого бродягу с язвами, чувствуешь вонь, и понимаешь что вот он, а вот в двух от него метрах я, в бесполезной скорлупе собственного благополучия. Я не понимаю что это значит, но что-то значит точно… Во всяком случае, купаться в этом бассейне не захотелось).

Ко мне ковыляет светловолосый 4-5 летний детеныш, весь вымазанный с головы до ног, но полностью довольный жизнью. Протягивает мне дыню и лепечет что-то, в чем я с трудом узнаю просьбу ее разрезать (каждый раз когда вижу маленьких англичанят, меня охватывает веселое удивление - как, такой маленький, и уже по-английски научился!?!) Достаю нож, разрезаю, и мы лопаем ее втроем с малолетним бенефисийцем.

Начавшийся дождь (второй и последний за бенефицианскую нашу неделю) заставляет искать место под тентом, в дом неохота, больно там грязно, а в лесу кайф. Думаем найти чью-нибудь оставленную стоянку. Над речкой стоит самодельное (из пластиковой пленки и тряпок) жилище, в нем сидит дедок-лесовичок. Это один из самых забавных (и симпатичных) бенефисийских персонажей - лет 50-55 (real old hippie, ye`know), одет (когда одет) в полосатые узкие штаны, кепку-нахлобучку, и майку радужных цветов с надписью Rasta-Hobbit ("Потому что я люблю рэгги, и у меня есть дом-нора в лесу!"). Седые длинные волосы негритянской шапкой на голове, не хватает 2-3 зубов, тощее старческое тельце с обвисшей кожей - когда он раздет, бросаются в глаза сухонькие сморщенные ноги и трогательно обвисшие гениталии. Дед-хлопотун, дед-бормотун. Глядя на него, я все время вспоминаю своего дачелюбивого деда, он тоже постоянно копался на грядках, с цветочками, или с какими-то деревяхами, и все время бормотал то старые маразматические песенки, то стишки смешные, а иногда и вообще затягивал, трагически полузакрыв глаза "На сопках Манчжурии воины спят…" Этот такой же, только с другими песенками - Битлз, да Саймон с Гарфункелем. Вокруг его "норы" - Сооружения. Какие-то рвы-канавы, безумные постройки, огороды. Никогда почти не видел его сидящим, все время при деле. Иногда лишь позволял он себе степенно присесть поболтать с такими же смешными, но куда более неторопливыми седоватыми аксакалами Бенефисио…

Еще в первый день нам рассказали, что здесь есть уже один русский, Андрей (Эндрю, Андреас). В Гренаде Саша рассказывал про него "да ничего, ничего чувак… тяжеловатый только такой немного знаешь… че-то грузится все время". Два дня всех спрашиваем (народу тут много по лесам и горам рассеяно, всех за раз не углядишь). Наконец, когда я собрался в Орхиву (5 км) прогуляться, меня за паркингом нагоняет кто-то дочерна загорелый, с короткими дредами и бороденкой. "Are you looking for someone called Andrew?"

Я пытаюсь вставить что в Африке не так уж медом мазано, голод, войны, люди бедные, злые. "Да ты что! Это все в Бабилонских газетах пишут, там еды - во, по горло, знаешь какая в Марокко еда? Там люди спокойно живут, гашиш курят, люди расслабленные, не то что в этом Бабилоне! У, Бабилонище! И хиппи эти английские, у-уу, тот же Бабилонище! У каждого VISA-карточка, на нее пособие перечисляется, на него и живут!"

Он начинает рассказывать про то как перешел границу горами из Чехии, вместе с подружкой Леной, как они добрались до Берлина, зная один адрес Ульрике (которую в Питере вообще много кто знает), зависли у нее на несколько месяцев ("Мы холодильник открыли, а там!"), потом где-то Лену поймали и депортировали в Белоруссию (как ни странно, через три месяца я встретил ее на Рэйнбоу в Венгрии, она опять перешла границу и поселилась в Берлине, и потом специально ради Рэйнбоу перешла через границу еще раз, в обратную сторону, тоже удачно. На Рэйнбоу кто-то позвал ее в Амстердам, и она при переходе границы попалась, просидела несколько дней в тюрьме, и ее опустили поле того как она рассказала полицейским что собирала на границе с Германией грибы. После она опять вернулась на Рэйнбоу, и тогда-то я и понял что уже слышал про нее, и стал рассказывать про Андрея и Бенефисио, но она спросила равнодушно: "Ну и как он там? Ништяк? Ну привет, если увидишь. А у меня крыши нет…" - ей восемнадцать лет...), и он очень хочет ее разыскать и вытащить в Испанию. Оказалось у нас куча общих знакомых (Миша с Таней в Берлине, Илья, Каролин, Джон…)

"Что? В России барабаны, говоришь? Да ты че? Какие такие в России могут быть барабаны? Вот здесь у нас барабаны! Каждый вечер я иду на Big Lodge, беру в руки джамбей и играю вместе с друзьями! И все духи этого места слышат и радуются!"

Вечером на Big Lodge нам говорят что завтра в Орхиве рынок, и все пойдут за едой. В Испании это легко, после рынка обычно остается много чуть тронутых гнильцой овощей и фруктов, которые сегодня съесть самое оно, а до завтра не доживут, а хозяева, когда их спрашиваешь про что-то старое, часто дают тебе внагрузку кучу совершенно свежих овощей (проверено еще в Гренаде). Со всех окрестных лесов повылезали Люди Радуги.

Когда мы добираемся до рыночной площади (у реки, под мостом) уже явно пора - цветистая кучка бенефицианцев расслабленно топчется около микроавтобусов, собирающих нераспроданный товар, и мусорных машин. Андрей бегает уже помогая собирать ящики - ему за работу дадут потом пару ящиков свежака. Иногда кто-нибудь из невысоких смуглых грузчиков кричит "Эй, Family!", и кивает на ящик ненужной провизии - забирайте.

Подбегает юный бельгиец, с которым мы вчера перебросились парой слов за общим костром, глаза - сияют. Он тычет мне в нос пакет с рыбой и объясняет "Прикинь, чувак, я не покупал эту рыбу! Я ее нашел! Она досталась мне бесплатно! Понимаешь, иду я, смотрю под ноги, а там - пакет с рыбой! Мы будем есть ее вечером на Big Lodge! Понимаешь, я совсем ничего за нее не платил!" Вчера я видел на его рюкзаке (он только-только приехал) бирку авиакомпании, он прилетел сюда самолетом.

Наверное, это не самая плохая в мире игра, и кто я такой чтобы думать обо всем этом плохо? Но зачем мне думать об этом хорошо? Вот, короче, я об этом и не думаю никак, просто смеюсь: "Классно, чувак, hardcore…"

Мы взяли немного выброшенных сладких булочек к чаю (чай у меня с собой еще с Германии, здесь с чаем совсем беда), и набрали пакет персиков. Постояли немножко со всей толпой (все бурно делятся найденным и загружают машину жратвой на общую кухню) и пошли в El Supermercado купить мороженого (прекрасного орехового мороженого, то что надо на такой жаре) и посидеть около позеленевшего памятника каким-то героям, падшим в бою то ли за, то ли против Франко. Очень люблю я посидеть вот так (еще лучше с бутылкой пива, или вина) в незнакомом маленьком городке и смотреть на людей. Тусовочка девчонок после школы - белое на смуглом. Мамы с колясками, красивые, но с лицами отмеченными уже следом забот. Подростки (здесь, как и на Востоке, появились уже спортивные костюмы, правда не заметно чтобы злые). И старики - почему-то всегда и везде мне симпатичнее бывают именно старики - у них уже нет жизненной энергии на то чтобы быть злыми, или глупыми, и они остаются в том, что есть естественное состояние человека, стоит ему только перестать напрягаться (у нас это тоже так, но только в деревне).

Оля: "А, Бенефисио, заезжали мы туда, два раза. Последний раз даже хотели немного пожить, приехали с Аликом, а там как раз какая-то зараза расплодилась, люди болели. Сидим мы как-то в Big Lodge (тогда, зимой, это было в таком громадном типи) как вдруг вбегает старуха английская, такаа-ая страшная, все растрепанная, глаза шизовые, с какой-то палкой дымящейся в руках, и ну ей размахивать у всех над головами, окуривать, и орать "Go sickness! Go!" (Изыди, болезнь!), мы посмотрели друг на друга, поднялись и как ломанулись из этого Бенефисио, решили ну на фиг надо"

Матерей с детьми мы действительно видели много, куча шальных детишек носилась по всей долине, тараторя на всех языках одновременно (с языками у них путаница) - иногда кстати реально диких, многие из них любили подкравшись сзади отвесить мощного пендаля с разбегу, просто так, или перегородить дорогу типа "You can`t pass here! Give me cientos pesetas!" (Проход закрыт! Дай мне сто песет!), тыкая в проходящих палками. Один раз мне пришлось поднять засранца за шиворот и дать повисеть в воздухе, за что потом видевшие это взрослые долго объясняли мне что "насилие" это типа "no good".

(Но, кстати говоря, это тут, в Бенефисио, но когда мы ходили в поисках машины в Альмерион - засквоченную деревню, где живут в камионах (больших грузовиках, оборудованных под целые дома), караванах и прочих жилищах и никакой идеологии типа как на Рэйнбоу нету - там картинка совсем иная ("wild parties everywhere!"), иногда во время общих праздников все кончается общей же дракой. Волна там совсем другая - люди менее торжественные и более прямые. Нет правил, не запрещен алкоголь. Меньше приехавших на каникулы. И тоже очень красивые места - в Альмерион ведет узкая дорога вдоль иссохшего русла той же Рамблы, петляющая среди цветущих кустов с огненно-желтыми цветами. А река сразу за деревней - волшебная и мягкая. Купаясь там мы видели бросившуюся в глаза еще в Гренаде парочку - оба юные, лет двадцати, парнишка с раскосыми азиатскими глазами, везде таскающий за собой диджериду, но высокий - метис, и с ним белокурая девочка голландского такого вида, оба грязные, но все же очень красивые, и у каждого по собаке - как-то мы вместе набирали еду после рынка).

На самом-то деле вот оно и все. Мы пробыли там дней десять, за это время полазили по очень красивым горам, поговорили с жителями рассеянных по склонам типух (одна из них целиком из кожи - тяжеленная, стоявшая там ясно дело постоянно уже лет пять как), они были разные, неплохие в общем-то, но остались для меня все же картинками. Скорее всего это больше моя вина, я разучился легко сходиться с людьми и долго-долго смотрю на них теперь со стороны, не подходя очень близко. А может так оно и было всегда. И в конце концов, несмотря на все местные прекрасности, нам все это надоело, везти нас никто не хотел, и мы вышли на маленькую трассу не доезжая до перекрестка, в одну сторону на Мадрид, Галисию и Страну Басков на севере, и в другую на Валенсию и Каталонию (Барселону), по которой мы приехали в Андалусию два месяца назад. В конце концов нас взял человек живущий неподалеку от Бенефисио, на машине с французскими номерами, на вопрос "Vous etez Francais?" ответивший "Ohne pais" ("Без страны" на смеси немецкого и испанского, для конспиративности), но оказавшийся поляком, что выяснилось когда он услышал несколько наших русских (между собой) фраз, живущим по непонятным документам и, похоже, занимающимся в Испании каким-то не шибко легальным бизнесом. Он-то и вывез нас на дорогу, идущую вдоль моря на север, в сторону Барселоны. А дальше - другая история, которая до сих пор не закончилась.

Автобус или трудная и жаркая автостопная трасса на юг, до Орхивы (Orgiva), недоезжая пару километров надо остановиться у кафе Санта-Ана, и пройти минут сорок вдоль реки налево, до Бенефисио. В другую сторону от дороги, вдоль той же реки - Альмерион.

Дорога вдоль моря на восток (через Nerja и Almunecar), потом поворот на север на Гренаду, и кажется в центре пути поворот направо на Орхиву. Потом так же.